Ах, чтоб его! Маргарита готова притопнуть в раздражении ножкой, хмуря тонкие бровки и безжалостно морща чистенький и гладкий пока лоб.
Чтоб его, истукан мраморный!
Тень этого неудовольствия посещает голубые, светлые, как небо после дождя, глаза, и исчезает, будто туман под ярким солнцем. И вот уже присмиревшая под строгим взглядом алхимика крошка, пугливо приседает в реверансе и, развернувшись на каблуках, стремглав вылетает в коридор, окончательно растревожив неподвижный, почти мертвый воздух комнат.
И только там, оказавшись за дверью, вне досягаемости этих холодных, строгих глаз, девочка позволяет себе все те вольности, о которых думалось пару мгновений назад. Топнув недовольно, Маргарита нахмурилась и топнула снова, но густой ворс ковра прекрасно поглощал звуки, так что все ее старание прошло впустую, не отозвавшись даже самым тихим шорохом.
К сожалению, она не умела злиться долго. Так же, как и думать о чем-то одном слишком долго. В светловолосой, опушенной мягкой копной, голове гулял ветер, сродни сквознякам фамильных привидений. И вот уже ладошки одергивают платье, расправляя складочки и сбившийся поясок, приглаживают выбивающиеся пряди и подтягивают чулочек, так и норовящий уползти с коленки. Кажется, всё?
- Доброго утра, мэтр Ланье, - щебет голоса вновь вливается в тишину класса, следуя за тихим, благовоспитанным стуком вместе с хозяйкой, повторяя всё с самого начала. – Я могу войти?
И конечно она не стала дожидаться позволения, вплывая, на сей раз, расплавленным серебром, горкой ванильного мороженого, тающего под вишенкой из компота. Неся в своей деланной, показной неспешности столько порыва и даже вызова, что сам сумрак отступал с ее пути.

- Я запомню, мэтр Ланье. Благодарю.
И она запомнит. Возможно, ей придется положить полжизни на то, чтобы получить хоть одну благосклонную улыбку, но она запомнит. А пока что ей хватает и этого затаенного, теплого в зеленых глазах, которые смотрят на всех с ледяным презрением и ощущением собственного превосходства. На всех. Кроме нее.
Она пока что не понимает этого, но подсознательно, каким-то звериным, заложенным в нее самой природой, инстинктом ощущает другое к себе отношение, которое заставляет неосознанно расправлять плечики, склоняя подбородок к груди кокетливым, почти взрослым жестом. В исполнении юной крохи это истинно-женское кокетство выглядит уморительно-милым.
Вот только взбираться на высокую скамью так же кокетливо у нее совсем не получается. И живая натура непоседливого ребенка берет верх, поэтому на свою жердочку Маргарита влетает пушистым белым облаком, весенней, щебетливой пташкой. Сдувая со лба прядку непослушных, соломенно-светлых волос, она смешно морщит хорошенький носик-пуговку.
- Выучила, - носик морщится уже недовольно, когда весь ритуал с расправлением складочек и укладыванием юбки на скамью так, чтобы не смять лент и оборок, окончен. Эту науку в юную маркизу вбили куда как раньше, чем научили считать или хотя бы сносно читать. И оставалось только удивляться: откуда в этом вертлявом и активном ребенке бралась, подчас такая упрямая, такая непобедимая усердность.
Вот только классическая литература совсем ей не давалась. И, чувствуя подспудно, активное со стороны этой науки противодействие, Маргарита и не усердничала в таком бессмысленном деле. Но учить – учила. Как могла. Темный эльф, уже давно почуявший эту слабину в своей ученице, каждый раз становился единственным зрителем этого раздирающего душу и смех представления. И использовал этот рычаг давления на подопечную.
Вот и сейчас сцена для одной единственной актрисы была готова. Вытянувшись и подняв к потолку сосредоточенный взгляд, Маргарита начала декламировать:
- День кончился. И ночь на откуп нам дала… - Что нам дала ночь? Ну что? Кто может знать, что эта глупая старуха-ночь кому-то там дала?! – Чего-то груз, чтоб с невзгодами вкусить блаженства сна. Сегодня ты устал, поэтому усни и не… сопи… Быть может завтра по тебе начнут везти… пути? А если нет? Так что ж, нет! Не колдовать, пушить И горстями носить — все это… что-то там тушить. Но каждый отражен как мачтою рожденной — Забыться навсегда, расстаться над волною пенной. Спасительница смерть! Любой из нас, скорбя, Хотя б иногда, но призывал тебя! Сон — это тоже смерть, но в много раз короче. Не бойся, не страшись! Иди в нее средь ночи. Твоя засохнет боль. Все снимется рукою, а мы все стремимся к такому покою. И упиваться им с природой хочет как червяк: Не только человек, по птичка и… червяк?.. Червяк. И даже ураган, болтающийся в море!*

И да простит меня Мария фон Эбнер-Эшенбах, но так писать нельзя

Отредактировано Маргарита Дагорская (2012-01-20 13:03:47)

Едва только последним выдохом Маргарита закончила требуемый отрывок, не успев даже перевести дух, как «любимый» учитель уже ринулся в атаку. Крепости и башни не успели еще подготовиться к этому натиску, поэтому девочка рассеяно моргнула и смиренно выслушала все, что мэтр Ланье для нее заготовил.
И самым обидным стала именно шпилька в адрес ботаники. Юная госпожа слишком любила своих молчаливых друзей, юная госпожа все еще чуть-чуть стеснялась этой любви, неразрывно связанной с перепачканными землей руками и платьями. Юная госпожа обиженно и недовольно надула тонкие губки.
- Если бы цветочницам приходилось учить стихи, они, боюсь, не запомнили бы и половины, - гордо вздернутый носик свидетельствовал о двух совершенно очевидных вещах: маркиза была не на шутку обижена, и ей было смертельно, ужасно стыдно, что это глупое стихотворение оказалось сильнее ее. Гордость требует отмщения, требует стоять на своем, сверкая глазами истинной фурии, однако спокойный и черный взгляд темного эльфа все еще требует ответа. И делает это спокойно, убежденно и, что обидно, имеет полное на то основание.
- Так может, мы находимся с ними в слишком разных положениях? – Голубые глаза искрятся маленькими, колючими молниями, а из досок паркетного пола, кажется, пробивается что-то зеленое, жизнерадостное и голодное. – Или вы заставляете учить стихи не только знатных особ, но и цветочниц?

Мэтр недоволен. Это видно в каждом его жесте, в каждом движении и звуке. Даже мел стучит зло, даже крошки осыпаются на манжеты его камзола с какой-то бешеной, неукротимой яростью. Будь Маргарита поумнее или не такой упрямой, она бы, пожалуй испугалась.
Но юной наследнице страшно не было. Ее захлестывала горькая, несмываемая и нестерпимая обида. Головка зелененького монстра растеряно и удивленно щелкала зубами по сторонам, не умея поймать того, кого не было поблизости, а юная маркиза мечтала лишь о том, как бы запустить чернильный прибор в эту прямую, изящную спину, выражавшую такое презрение и неудовольствие, что мэтру можно было не произносить ни слова. И так все понятно.
Но он говорил. И с каждым мгновением надежды оставалось все меньше, а отчаяние захлестывало сильнее и сильнее. Больше и больше. Пока не прорвалось потоком слов, почти что брани, облаченной в изящные строки ненавистной классической дагорской литературы.
- День кончился. И ночь на откуп нам дана,
Чтоб, сбросив груз невзгод, вкусить блаженство сна.
Сегодня ты страдал. Усни и не грусти.
Вдруг с завтрашнего дня тебе начнет везти?
А если нет? Так что ж! Негодовать, тужить
И горести сносить — все это значит жить.
Но каждый заражен мечтою вожделенной —
Забыться навсегда, расстаться с жизнью бренной.
Спасительница смерть! Любой из нас, скорбя,
Хотя б всего лишь раз, но призывал тебя!
Сон — это та же смерть, но во сто крат короче.
Не бойся, не страшись! Войди в нее средь ночи.
Твоя заглохнет боль. Все снимет, как рукою.
Мы все устремлены к священному покою.
И упиваться им в природе жаждет всяк:
Не только человек, но птаха и червяк
И даже ураган, беснующийся в море!
Бросив в лицо учителю последние слова, Марагрита гордо вскинула к потолку носик и поднялась с места, соскакивая на пол. Изобразив изящный реверанс, она остановилась, глядя в глаза мужчины прямо и строго.
Зеленое «чудо природы» потянулось в сторону штанины мэтра и бессмысленно щелкнуло в воздухе челюстями.

Отредактировано Маргарита Дагорская (2012-01-27 00:27:22)