"Сообразим на четверых"

- Буду смотреть. Ты женщина и имеешь право плакать.
Это так странно. И куда только делась злость, вызванная воспоминаниями о пережитой боли?  Куда делся тот страх женщин? Да и возбуждение от афродизиака? Видимо, наги не настолько животные, как принято считать. Или, наоборот, они слишком животные… Потому что сейчас Келлан испытывал только одно желание – чтобы женщина перестала плакать. Он никогда не считал женщин слабее мужчин, наоборот, тело, способное выносить новую жизнь и родить не может быть слабее, чем мужское тело. Но вот морально… Мужчина должен быть опорой женщине тогда, когда она беззащитна. И сейчас Милена была более беззащитна и слаба, чем он. Но даже в такой ситуации она отталкивала его руки, не желая быть слабой.
За это он ее когда-то полюбил.
За то, что она, слабая, нежная, чувственная, взвалила его, такого сильного и большого, на плечо и вытащила. Из апатии, из депрессии, из состояния полного безразличия. И чем он отплатил? Заставил плакать? Да, он имел на это право. Но иметь право и пользоваться этим правом – разные вещи. Нагу стало тошно от самого себя.
Она отошла, сказала дорогу, развернулась, и… И он стоял, как дурак, ожидая, что она обернется, позовет с собой. Но она так и не оглянулась. В какой-то момент он хотел уйти. Просто уйти и забыть обо всем. Негодование, обида, злость – все это полыхнуло пожаром где-то за грудиной, и потухло, не в силах сопротивляться более сильной эмоции.
Больно. Это все было слишком больно.
С трудом, кривясь от боли и кусая и губы, лишь бы не стонать, наг начал трансформацию. Минуты через две он, цепляясь за стену, встал на дрожащие ноги, ощущая, как морозит стопы холодная мостовая. Келлана била крупная дрожь, от холода он почти не мог думать. И почему он не заметил, как замерз? Обрезанное кимоно едва прикрывало все самое важное, и в таком виде по городу идти было невозможно. Но… пара движений кинжала, и широкие рукава кимоно превратились в два отреза ткани. Завязав их на бедрах, Марод коротко выдохнул – теперь были прикрыты даже колени, но он потерял время.
Запах. Ее запах он различал сейчас особенно четко. Как собака, выслеживающая добычу, штурмовик следовал за своей «чужой» женщиной. Пару раз он перехватил каких-то сомнительных личностей, проявляющих к пошатывающейся девичьей фигурке излишнее внимание. Он отметил дом, в который она вошла. Дождался, пока лягут спать соседи и служанка. Вычислил ее окна – благо, первый этаж. Проникнуть в сад оказалось достаточно легко. А в ее комнату – еще легче. К счастью, дом купца представлял собой нечто среднее между привычными домами и странными строениями Кеху с тонкими, почти бумажными стенами. Тут стены были нормальной толщины, на окнах были ставни. Их не увидят и не услышат.
- Милена.
Келлан сполз с подоконника на пол. Ноги не держали, тело бил озноб, и наг чувствовал, как от холода его сердце бьется все медленнее и медленнее.
- Милена, Аллана тут нет. Аллан в Академии, он на службе. Но я…. Ты… Туда можно приплыть. Его легко найти, и… Как же холодно, Милена…

Такой реакции Келлан не ожидал. Он вообще всегда плохо понимал женщин. Те были вспыльчивы, переменчивы, непостоянны, требовательны и слишком хрупки. Он всегда старался ради Милены. Как ошалелый носился на службе, чтобы получить премию и купить ей новое платье. Жертвовал пособием на увольнительные, чтобы подарить ей кольцо или кулон, который некогда пригляделся ей во время одной из прогулок. Он даже разрешал ей шептать всякие глупости, даже ласкал ее нежное, податливое тело после ночи любви, хотя больше всего ему хотелось спать или есть. Он был влюблен тогда. Безумно влюблен.
И теперь ему было безумно больно вспоминать то время. Казалось бы, вот она. Протяни руку, забери, сделай вновь своей. К тому же сама суккуб так отчаянно прижимается всем телом, шепчет, что не оставит, что любит, но… Тысячи «но», которые теснились в нем самом и вокруг них.
- Я… Люблю… Я люблю мужчину… Милена… Милена, что мне делать? Я так запутался. Я сделал столько ошибок. Я ничего не понимаю, но мне больно, Милена, - он повторял ее имя. Повторял, закрывая глаза, пытаясь дышать спокойно, пока тело конвульсивно дергалось. Пока его крутило от боли, пока он скрипел зубами, переживая мучительные секунды трансформации, - Я больше не военный. Я никто, у меня ничего нет, я ничего не могу тебе дать, кроме своего тела. Но зачем, родная, зачем? Я не смогу остаться, но и забрать тебя с собой я не смогу. Капитан не позволит. А ждать… Сможешь ли ты знать, зная, что я могу никогда не вернуться, умереть где-то там? Милена, что же ты делаешь?
Он и сам не понимал, что делал. Было ли это отчаяние? Или желание? И если последнее, то чье? Самого нага, уже столько лет не знавшего чужого тепла, или же афродизиака, в тепле вновь ударившего по разуму с новой силой? Келлан не знал. И не хотел знать, не хотел думать.
Да и не мог.
Он просто раздраженно скинул с плеч то, что осталось от юкаты, рванул одежды, закрывающие тело Милены, и, прижав ее к себе, впился в горячие губы поцелуем. Дальше – больше. Руки нага уже скользили по соблазнительным изгибам тела, от запаха его женщины, именно его, Келлан сходил с ума, забыв о прежних предпочтениях.
Как раньше. Словно кто-то вернул их в далекое и такое счастливое прошлое.