Время тяжелым слоем легло на глаза вампира. Краски теперь выглядели наивно яркими, сочетания фиолетово-синего с лимонным желтым и голубоватым белым смотрелись теперь аляповато неуместными. Мазки недостаточно сильны и характерны, как много, много лишней работы, где кропотливая мазня пытается заменить один звонкий удар кисти. Пиют подошел ближе, к алтарной части – там, центральная роспись изображала богиню… Впрочем нет, Пиют теперь отчетливо сознавал, что молодой художник запечатлел лишь девчонку в обличии богини, а не богиню в облике смертной… Неужели никто из служителей на протяжении двух тысяч лет этого не замечал?.. Вот она, ее характерные детские руки, круглое личико, вздернутый носик… И абсолютно девичьи глаза. Да, это ребенок с глазами взрослого, мазок достаточно характерно передает сущность Летиции. Именно Летиции. Не мезомастера Маан, не самой богини.
Живописец ошибся тогда… Он, Пиют, ошибся. Это было без малого две тысячи лет назад.
Он впервые в Кеху с тех пор. Он даже не пришел к Хозяину Ночи этого города – нет, прежде всего он здесь, в храме луны, лжи и собственных страстей. В одиночестве Алайле рассматривал стены, расписанные когда-то им, и былые желания захлестывали его. Вампир провел языком по клыкам – былая жажда заставляла изображения на стенах оживать и плясать под дудку его собственной фантазии. Ах, если бы он мог отмотать время назад, или теперь бы Алайле тронуть кистью эти изображения!
В помещение ворвался едва различимый аромат цветов. Возможно это лишь ощущения Пиюта – но он явственно ощущал тонкий аромат дурмана. Присутствие мезомастера, ощущаемое спиной, будоражило вампира, возвращая его в то время, когда штукатурка на окружающих стенах еще дышала влагой.
- …В своих молитвах, нимфа, всё чем я грешен помяни.* - Одними губами прошептал он, все еще глядя собственную работу. И затем резко развернулся к источнику опьяняющего запаха дурмана. И все же не только его… Вампир ясно различил примесь гортензии. Или все же ароматы – были лишь плодом воображения.
Перед ним стоял предмет самых буйных страстей в долгой жизни Алайле. И, двух с половиной тысячелетний вампир не нашел ничего более уместного, чем застыть перед Летицией, не проронив ни слова.

- Это прелестно, когда именно ты задаешь вопросы… - гортензия отрезвляла разум, в который тонко и бесповоротно проникал аромат дурмана, - что может желать услышать в ответ та, что не умеет говорить правду?
Ее губы были так близко, и они нисколько не интересовали вампира. Белая тонкая шея была гораздо более соблазнительней, и Пиют отпрянул, дабы разглядет вместилище богини полностью.
- Если бы мне было дозволено, я бы переписал каждую из фресок здесь, - отвечать откровенностью мезомастеру Маан было смехотворно, но соревноваться с ней в намеках и обмане представлялось пустым и тягостным, - если бы мне было дозволено, я бы испил кровь богини.
Пиют осторожно коснулся ее кисти, одновременно склоняясь в поклоне. Губы его едва коснулись детских пальчиков в почти неосязаемом поцелуе.
- Позволь тронуть алтарную роспись. Я оставлю твое изображение, изменив лишь окружение фигуры.
Дурман врывался в сознание крупными волнами, захватывая естество живописца.