В предзимней тишине снега опускаются с гор. Горы поседели от инея, скоро зима, ветер все тянет и тянет нескончаемый шлейф холода откуда-то издалека, накатывает волной, пахнущий выстывшим камнем и первым выпавшим снегом, мокрой козьей шерстью и просто сыростью.
Рассвет тусклый и неспешный, невообразимо алый.
Две горы, сжавшие ледник с двух сторон, покрываются рисунком теней и света, рожденным скалами и камнями, и замок на склоне одной из них отбрасывает самую длинную тень, острозубчатую, черную, поблескивающую инеем из щелей грубой каменной кладки.
Что-то сдвинулось на гребне стены, кто-то проходит, загораживая длинным телом промежуток между двух выступов-башенок, снаружи его не видно, только мелькают зубцы на длинном хребте, а потом поднялась голова, тупая, короткая морда, по-лебединому изогнутая шея. Вскинув крылья – две исполинские ладони, дракон огладил ими ветер и соскользнул вниз одним грациозным движением, понесся вниз по-над склоном, стремительно, обгоняя собственную тень, а потом описал медленную красивую дугу и приземлился на вытянутый язык ледника. Он прошел  по льду, осторожно ставя длинные лапы, несколько раз опускал голову, а потом отыскал впадину, наполненную водой. Уаллах разбил наросший за ночь лед носом и долго пил, по-птичьи запрокидывая голову, а напоследок выловил пастью кусок льда и двинулся к скалистому склону. Рядом не находилось мерки, но, когда хозяин замка приблизился к прорубленным вниз, к леднику, ступеням, стало ясно, что он просто огромен, лестница казалась предназначенной для кукол. И он даже не глянул в ее сторону, поднялся, когтями обдирая склон, дошел до самого верха и повернулся к восходящему солнцу.
Что билось вместе с током крови в могучей груди, что делало взгляд чудовища отрешенным, а движения рассеянными – кто знает; мысли его – клубок стылого тумана, проблески пламени в оперении непроглядной тьмы. Воспоминания, слипшиеся в комок, дракон все перебирал их, вытягивал в длинные смоляные нити, словно искал что-то, давно утраченное и забытое, вот они, его подлинные драгоценности, вот горящие города и мертвецы, бредущие сквозь туман, вот чей-то предсмертный крик, вот оплавленная земля, кому она послужила смертным одром? Кто прижался к ее черной груди, обняв бледными руками? Вот голоса, хор их, шумящая река, на дне которой – тяжелые, точно камни слова. Древний Иннус Гвейрах, он тоже ушел туда, в эту черноту и его сын, что сам теперь поравнялся с отцом, если не превзошел его, глядит в прошлое без сожаления. Ищет, все ищет и ищет, но нет. Не находится там ни боли, ни тоски, только стылый холод гор на пороге осени. Кто-то украл драгоценное сокровище? Нет, вовсе нет. Его никогда и не существовало, Уаллах не умел и не умеет сожалеть. Время обладает свойством необратимости, и бессмысленна грусть по тому, что уже ушло, о том, что алое стекло в черную землю и не вернуть назад, не обратить реки алого, что рухнули в темноту и беззвестность. Но тогда... тогда что это так болит и щемит? Почему так странен вкус у этого рассвета, что не отличался от сотен и тысяч других?
С шорохом, скрежетом камней под лапами кто-то обдает холодным ветром и встает рядом, кто-то прислоняется плечом, Уаллах не обернулся, только отвел крыло, подпуская жену ближе, перекатил льдинку в пасти. Слова толпились стеной, слова требовали быть сказанными.
- Я больше не слышу Луарана.
Свет восходящего солнца. Птицы зовут друг друга, но их посвисту не заглушить бесплотный голос, что рождается беззвучным, что способен перекрыть огромные расстояния и дотянуться до тех, кого знал дракон. Что означало, когда нить зова ослабевает и уходит в пустоту, понимали они оба.
- Уже давно.
Зачем-то еще и эти слова; изогнув шею, он отворачивается от солнца, прикрывает чувствительные глаза цвета свежей крови. С подбородка срывается и падает на землю капля талой воды.

Черный дракон не ответил. Ничего не сказал, только чуть повернул голову, уставясь алым глазом. Ему не требовались слова, чтобы вот так выразить свое недовольство горячностью жены, ее поспешностью... но нет, нет. Просто у нее еще была надежда, а он почти наверняка знал, что уже поздно, это просто злость. Парадокс бессилия могущественного мага, который может убивать, но не способен защитить тех, кого хочет. Но у всего есть цена. Кто хочет торговаться, тот заплатит свою цену. И за пролитую кровь в особенности.
У безвременья, что текло безмятежно и беззаботно над каменной короной Дуннагал Корна, также была цена, у ожидания оружия, созданного не для ножен, у терпения чудовища, которому поперек глотки стоит мирная жизнь исследователя. Он не желал себе покоя и для тьмы, что клокотала в его сердце, не нужен был значительный предлог, чтобы перехлестнуть через край. Горе тварям, что протянули руки к тому, что Уаллах назвал своим, горе и смерть тем, кто в неразумении своем убил его дитя, но пока...
- Десять дней назад, я не знаю откуда. Я не вижу, только чувствую своих. Его – нет. – Безмолвная речь вышла сбивчивой, дракон отвечал через силу, он уже заражался яростью Годейры, и ярость нелегко было переплавлять в четкие слова. Его мысли, что были медленными и тягучими, заполнила такая же густая смоляная ненависть, крики ужаса и пламя, дымы пожарищ, смрадный ветер разоренных кладбищ, и желание, сокрушающее волю желание нести все это, слышать это, вдыхать этот запах и снова вспомнить вкус человечьего мяса. Так скорбь выворачивается алой изнанкой, так она становится гневом, и Уаллах Кровавый исторг из полыхнувшего ненавистью разума единственное короткое слово.
- Истреблю.
И в тот момент, что она была рядом с ним, он вдруг неуместно почувствовал, что смутно и безотчетно счастлив, ибо ведал ее мысли, равно как она знала его, и думали они об одном, и желали одного, и в том нашлось чувство единения и упоения в этой ярости, что не ведала преград, совести и чести. Она была подобна леднику, что в один день сорвется и ринется меж склонами гор мимо их замка, она была подобна потоку, который не остановить, который будет течь и изливаться, пока найдется ему место, пока не закончится склон, пока не останется на всей обреченной земле только двоих живых, двоих владык, носящих пламя.
Ему легко принимать решения. Сейчас, в огне рассвета, в ярости и скорби, дракону на редкость легко вершить судьбы и с наслаждением златолюбца нанизывать драгоценные бусины на нить – выстраивать свой план с тем, чтобы ярость не пропала впустую. Миг смятения прошел и Уаллах с невероятной четкостью знал, что сделает, знал, что за войско пройдет по дороге прочь из его замка, некромант знал, куда направит свои крылья и где раздастся его ужасный крик.
- Истреблю. – Повторил он, приподнимаясь на лапах, изгибая шею, и в глазах с расширившимися черными зрачками стояла ненависть и ждала смерть, его или чья-то еще. Там был голод, который не утолить обычной охотой, там была жажда, которую не остудить ледниковой водой.

Драконы не умеют смеяться, но в снисходительном ответном взгляде Уаллаха было нечто, похожее на улыбку. Горячность Годейры, ее спешка, желание во что бы то ни стало не терять ни секунду... а ведь в какой-то степени этого не хватало ему.
- Твои люди не перейдут через горы, но они и не нужны. Я пробужу замок, я подниму мертвых... и живых. В желании наказать Дагор мы не одиноки.
Качнувшись на лапах, дракон пристукнул костяшками пальцев о камень, словно ударил кулаком то ли в злости, то ли в нетерпении. Неожиданно он порывисто поднялся, прянул назад и, расправив крылья, отступил в сторону от жены и ринулся вперед и вниз, с уступа. Наверх, к замку, он поднимался медленной пологой дугой, опустив книзу длинную шею.
- Я обдумаю, как нам поступить. Дай мне немного времени. – Словно ветер донес его слова.

В те дни над Дуннагал Корном дул злой ветер, напитанный темной магией и вонью разлагающихся тел, металлом и страхом, он все тянулся и тянулся на юг, страшный гонец, что нес людям весть о гневе чернокнижника. В глубине замка просыпались, отогреваясь от смертного сна чудовища, их шаги и бормотание заполнили переходы и залы до самых крыш. Поднимались с выложенных льдом постелей мертвецы в кожаных и костяных доспехах, брали в закостеневшие руки оружие, годы спустя отыскивая его в креплениях на стенах, тащились наружу, к солнцу и ветру, к безмолвным хозяевам, что сидели на стене замка, точно исполинские птицы, бросая грозные тени на дорогу.
Там было множество их, и не только смертные воины, неупокоенные из-за злой магии, но и монстры, творения высокого искусства некромантии: маленькие и юркие Тонкие Всадники, младенцы верхом на быстрых мертвых животных с человеческими лицами на длинных шеях, Двойные Псы, двуглавые волкоподобные твари размером с небольшую лошадь, Кони Отверженных, огромные и массивные, с роговыми таранами в груди, и еще Ломатели с молотами в огромных лапах и клиньями за поясами, и Исполинские башни Хранителей Плоти. И еще там оживали подлинные шедевры, непохожие ни на что, не описанные в старинных книгах, целиком творения Уаллаха, которые он звал титанами: Ван Эран, в которого был превращен правитель одного из разоренных драконом городов, Изумрудное Исчадье, на нем росли древесные ветви и оно само наполовину состояло из гибкой древесины и Тиран Долины Хог, собранный из тел защитников злополучной долины, обычно мертвые не знают чувств, но этот умел ненавидеть, оттого даже в присутствии некроманта его сдерживали толстые цепи.
Зверь, повелевающий мертвыми, неподвижный и бесстрастный, был предельно сосредоточен, его разум разделялся на части, чтобы дать указания всем принадлежащим ему тварям. В плечо толкнулось сложенное крыло Годейры, единственного живого существа кроме него среди этих стен, и неподвижно застывший Уаллах шевельнулся и сел, сложил лапы на парапете, изогнул дугой длинную шею.
- Эхиарна я позвал домой, он скоро вернется. – Прошелестел он чуть тише, чем обычно, все же сказывалась усталость последних дней, - Вниз, в библиотеку, душа моя. Я доверю свои планы только этим стенам... идем.
Дождавшись, пока столпившиеся во дворе твари протиснутся к выходу, дракон перевалил через невысокий каменный бортик и, изогнувшись всем телом, спрыгнул вниз, на утоптанную землю, скрылся под аркой, украшающей боковой вход. То, что драконы звали библиотекой, и впрямь было хранилищем свитков и книг, многим насчитывалась не одна сотня лет и потому в зале неизменно царила сухая прохлада. Часть пространства занимали стеллажи, тесно стоящие в крестообразно расположенных галереях, а в центре под освещенным куполом белел низкий и массивный мраморный стол, слишком высокий и слишком массивный, чтобы предназначаться для людей. Мертвый хранитель архивов, повинуясь воле некроманта, поднялся со своего ложа, прошел рядом с ним и под внимательным взглядом алых глаз выбрал карты и понес к хозяевам.
- Ближе всего к нам будет Дейнская марка, но ее я трогать не хочу, пусть достается людям, не стоит превращать эти земли в пустыню...
Мертвые руки разворачивали свитки и дракон, протянув лапу, аккуратно придавил края грузами из отполированных полудрагоценных камней, разбросанных по столу. Вот Дейн, самая южная приграничная марка, вот Вайер, вот Кром, и на последнем лоскуте, обведенном чернилами, черный коготь задержался дольше:
- Вот наша первая цель. Марка достаточно заселена, чтобы дать нам войско, там почти нет защитников, насколько мне известно, идиот Харгер Кромский уже долгие годы экономит на них, но, главное, марка лежит вдалеке от тракта, по которому, возможно, пройдут Мечи Киана, а я на это рассчитываю. В свете наших успехов они не могут не отреагировать.
Мертвец развернул еще одну карту, подробное изображение земель Кромской марки, длинную полосу земли у предгорий, занимающую три долины между отрогами гор – Кром, Малый Кром и Доррад, там же было несколько городов и деревень, и около каждой – погост, земля, которая ждет хозяина.
- Через долины проходит только одна дорога, соединяющая марку с Поперечным Трактом. – Уаллах аккуратно указал пальцем, едва касаясь старого пергамента, - Удобная, мощеная королевская дорога, и я хочу, чтобы ты встала на последнем перевале. Мое войско может идти день и ночь, и все равно слишком медленно, я опасаюсь, что они будут отступать и побегут. Ты должна первой посеять страх, пусть отринут идею уйти на тракт, пусть спрячутся за стены и я возьму их города один за другим. Я не дагорский вербовщик, в мою армию вступят все без исключения, хотят они этого или нет.
Пока он говорил, Годейра осматривала изображения долин своими сияющими глазами, склонялась, едва не касаясь носом пергамента, а он придвинулся ближе и молча потерся шеей о ее плечо. Первоначальное напряжение давно ушло, растаял гнев и ушла ярость, и только предвкушение боя горячило кровь, вызывало дрожь вдоль гибкого хребта, и некромант удивлялся сам себе – неужели именно этого ему не хватало все эти годы? То ли он не взрослеет, то ли не старится.

- Aren!
Мысленный шепот на грани слуха, и тени на его чешуе сделались совсем темными, растеклись как кляксы и поползли вниз, полились наземь, обращаясь тягучим тяжелым дымом идеально черного цвета. Средоточие голодной тьмы, вмиг одевшей дракона, но вот она сползла на пол и потянулась по стеллажам вверх – Уаллах призвал Абсолютный Растворитель, чтобы уберечь свои книги от разбушевавшейся жены, в буквальном смысле готовой метать молнии. Просить ее умерить гнев или хотя бы это инстинктивное колдовство он не стал, напротив, присел на пол и лапой накрыл карты, чтобы немного разлагающей магию тени стекло и на них. Наконец, когда Годейра умолкла, давая вставить свое слово, некромант заговорил:
- Известно, что вдали от Древа не может родиться могущественный маг. Как далеко от него находятся земли Гранде, где тебя почитают, подобно божеству? Как далеко находится Великий Айхорский хребет? – Он говорил ровно и мягко, но мягкость была обманчива, потому как убийственные аргументы Кирел Уаллах всегда приберегал на самый финал, - Королевство Дагор вдвое ближе, должен заметить, и там владеть магией учат целенаправленно. Когда мы придем в эту землю, чтобы пожинать кровавый урожай, нас будет ждать Инквизиция, нас будут ждать демоны Коннахта, нас будет ждать дагорская знать и королевские боевые маги. Девять из десяти не успеют даже оцарапать нам чешую, но десятый может стать серьезным противником в магической схватке, и их там много, Годейра. Их сотни против меня и тебя. Самонадеянность губит – вот мудрость, которую мне подарил мой отец перед тем, как я его убил.
Дракон поднялся на лапы и наклонил голову, повернув ее набок – как будто с иронией, но на самом деле взгляд глаза о двух зрачках был серьезен и пристален. Уаллах медленно прошел в один угол, повернулся, двинулся вдоль стола, плотно сложив крылья и вскинув их к спине.
- Я жил в Дагоре, я знаю его. Знаю его людей и его магов. Знаю, как сокрушить его, как сокрушить их дух, как вырвать их сердца и наполнить ужасом...
Он остановился перед Годейрой, снова повернул набок голову и пристукнул костяшками пальцев по полу.
- Разве тебе хватит одной приграничной марки? Кром даст мне войско, с ним я пойду дальше, этим клинком я вырежу гнилое сердце этой земли. Но я медлителен и не хочу давать врагу время опомниться и бежать, оттого и прошу твоей помощи. Еще будут те, кто разнесет чуму ужаса, будут крики и плач, но там, за перевалом Доррад, когда через него пройдут мои питомцы и жители трех долин. Теперь понимаешь?
Ее гнев... понятен, но досаден. Уаллах много раз ловил себя на раздражении, на ответной колючей злобе на ту, что смела ему перечить, смела с ним спорить, но раз за разом дракон-некромант напоминал себе о том, что лишь его мертвецы не имеют своей воли и тем отличаются от подлинно живых. Это неотделимое свойство жизни – пробивать себе путь, так живые ростки пробиваются сквозь камень, так упрямые руки разбивают камни, так яростная драконица вносит коррективы в его стройные планы.
И он отступил назад, повернулся, собираясь уходить, чтобы так дать знать, что больше не намерен уступать, прошелестел беззвучно:
- Сожги на день пути все деревни перед перевалом. Убей все живое, всех, кто смог бы отнести весть, и лети ко мне. Я пошлю Ван Эрана стеречь перевал, он будет скакать день и ночь, и успеет к тому времени, как ты оставишь эти земли.
И он вышел прочь, на свет, и, обойдя двор, встал подле исполинского кентавра, ростом менее его самого, но весом явно превышающего дракона. Длиннотелый, на массивных копытах, подобных древесным стволам, где толстые сухожилия и мертвые темно-бурые мышцы обхватывали выкованный из стали костяк, этот титан был вооружен длинным молотом, подобных которому не было нигде, длина рукояти составляла не меньше четырех метров, а кованный стальной набалдашник был размером почти с человеческий торс. Над передними копытами, в груди монстра, вперед выступала жуткая звериная морда с мутными глазами и зубастой пастью, но вместо головы у кентавра была слепая глыба мяса, на которую был надет шлем. Его глаза и разум обитали внутри полой клетки стальных ребер, внутри которой был установлен богато украшенный трон, на котором, вольно развалившись, сидел богато одетый человек. Вернее, мертвец в тряпье, которое некогда было роскошными одеждами – тот, кто когда-то носил имя Ван Эран, а ныне был пленен некромантом и служил ему, будучи не в силах оборвать страшные заклятья повеления.
- Приветствую, почтенный. – Дракон коснулся разума неупокоенного и тот приподнялся, повернул голову, блеснув тусклыми глазами из-под темных век, слова хозяина потекли в него, не облекаясь в мысли: видение карты, и перевал, и призрак драконицы, сжигающей дома, в мутном небе. Несколько мгновений спустя иссохшие руки мертвого правителя легли на подлокотники трона, на вырезанные из кости навершия, покрытые мелкими резными рунами, и монстр неожиданно быстро двинулся вниз, в глубину замка, чтобы подземным ходом выбраться наружу и вскачь пуститься на запад.

Запрыгнув на стену, Уаллах уселся удобнее и выводил свои отродья из замка, отправлял их длинной лентой на юг, топтать лапами и ногами схватившуюся на первом морозе дорогу, едва отличимую от козьей тропы. Часть мыслей и зрение устремлялось туда, за спину, вперед, отрешенно он рассматривал полуслепыми глазами мертвецов отроги и гребни гор, глядел вниз и видел странную низкую тень человека, многих людей. Но часть разума оставалась свободной, и драконьи мысли текли размеренно и медленно, как облака в небе. Он не сердился на Годейру за ее слова, но и не принимал их, просто не понимал, настолько ее воззрения не укладывались в его представления о пользе, которым подчинен был весь мир некроманта, опутан как паутиной связями нужды и тем, что эту нужду способно восполнить. Он не считал ее неправой, но не считал неправым и себя, все было правильно, но по-разному, и каждому – свое. Острова не учат друг друга, как противостоять волнам, они плывут в пучине океана, безмятежно и раздельно.
В том, чтобы сотворить безмозглого слугу, также заключено искусство и мудрость, и за неупокоенными слугами также стоит сила, не меньшая, чем в испепеляющих молниях. Поздний, зимний дождь резко ударил по чешуе; душа бури, яростное сердце, она все же призвала шторм, но так даже лучше. Уаллах любил ветер, и сам себе он представлялся огненным камнем, упрятанным под темно-серую чешую – когда ветер дул, из сонного серого пепла проступало малиновое пламя, как будто в том, чтобы мчаться сквозь непогоду и заключается настоящая драконья жизнь. Дождь мешался со льдом и медленно одевал замок белесой блескучей броней льда, и от влажных чешуйчатых боков шел пар, все поднимался и терялся в порывах ветра, пока не взметнулись вверх черные крылья.

На дорогу к Зимовью некромант потратил меньше пары часов. Дома показались за очередным отрогом, он влетел в печной дым, скопившийся в ложбине,  и, описав широкий круг, снизился над приметным перекрестком, где дорога разделялась и уходила к селению, там его уже ждал озябший всадник в меховой шапке, похожей на неопрятное гнездо, да еще и с лисьим хвостом. Дурная лошадь вырвалась и попыталась сбежать, но Уаллах, вильнув, снова набрал высоту, оставил позади ее хозяина и настиг беглянку пламенем. Какое-то время она горела и бежала, крича как человек, потом споткнулась и кувырком полетела на мерзлую землю, дракон приземлился на еще дергающуюся тушу.
Ее хозяин, тем не менее, не побежал. Он не напрасно стоял здесь и мерз, он ждал дракона, и уже предупредил о нем селян, которые, несмотря на угрозы, подбирались поглазеть на именитое чудище, но, лицезрев расправу над скотинкой, трусливо попрятались.
Он понятия не имел, можно ли подходить к этому монстру, когда тот сидит с добычей и как его приветствовать, и что вообще говорить, это был вообще первый раз, когда он видел своего нанимателя воочию при свете дня, на всякий случай обезлошадевший всадник остановился в десятке шагов и опустил голову в молчаливом приветствии. Уаллах не повернулся, но яркий алый глаз о двух зрачках мгновенно обшарил фигуру посланца, который несколько мгновений тупо соображал, откуда у него в мыслях взялся некий невысказанный вопрос как заноза и фраза «Мечи Киана». Дракон сидел и терпеливо ждал, сложив на лошадином боку передние лапы, неприятно и жутко похожие на человеческие руки.
- Железная Рука Киана выступит вслед за вами. – Невпопад, вслух проговорил человек, злясь на себя за нелепость; он еще никогда не говорил с драконом вслух, но на всякий случай называл его вежливо, на «вы». – С ними идут несколько мелких отрядов и десяток из Руки Полумесяца. Осмелюсь предположить, число это вырастет, когда в Киан дойдут вести из приграничных марок.
В ответ в висках потеплело, появилось ощущение одобрения и согласия – так Уаллах говорил со своим слугой. И они говорили о чем-то еще, после чего дракон остался сидеть на перекрестке, ожидая своих слуг, а его собеседник ушел к жилью. Наступила ночь, и потом день, а жуткий гость все так же высился статуей на своем месте, посреди дороги осыпанной нетронутым инеем, и его густая тень проползла по земле полукругом, когда со стороны гор показалась темная полоса – то шла обмерзшая толпа тварей, неспешных, равнодушных, безмолвных, и это безмолвие, эта тишина, с которой они приближались, могла напугать любого. Войско мертвецов, и измененных созданий, четвероногих и шестиногих, медленно протянулось мимо Зимовья, мимо своего хозяина и углубилось на запад, слилось вдалеке со свободными от раннего снега полями черной земли.
На закате второго дня, доглодав лошадиные кости, Уаллах встал и, пробежав по склону, тяжело поднялся в темнеющее небо.
Несколько раз облетев свое войско, с облачной высоты не такое уж и большое, всего-то горсть сонных муравьев в свете заката, дракон ринулся вперед, осмотрел дорогу, что вилась по бугрящейся земле – пусто. Таэр, любитель дурацких шапок и золота, все сделал правильно и быстро, пограничные разъезды убрались с дороги мертвого войска, но на заставах было людно. Пролетая над одним из фортов, выстроенным на загривке каменистого холма, Уаллах заглянул внутрь, рассмотрев в сумерках дым и огни, куда больше, чем обычно, и протоптанные ожившие тропы вокруг.
Подогнув одно крыло, он неожиданно обрушился вниз, взметнул листья и траву, приземляясь на другом, соседнем холме, среди старых кострищ и мелких камней и сел, обхватив себя крыльями – тащить своих мертвых слуг, безжалостно гнать их по предгорью, чтобы с рассветом уснуть среди мертвых стражей, как в далекое-далекое неспокойное время.