Начало игры.

Головокружительные ароматы навевали мысли о чувственных, нежных пальцах, с наслаждением погружающихся в батистовый черный каскад волос, о тех глазах, что влюбленно и доверчиво смотрели в твои  обманчиво мягкие очи, кажется, еще вчера. О том печальном листопаде и тех воспоминаниях, что затаились в душе позабытой запылившейся безделицей...
Да, запахи были восхитительны так же, как дурман первой любви – и так же пьянящи. И обстановка в спальне Императрицы лишь способствовала погружению в это дремотное, мечтательное состояние, когда кажется, что за спиной вырастают крылья, и ты вот-вот готов воспарить в эфемерных мечтах, имеющих вишневый привкус.
...Мнимая простота белоснежного шелка со скромными звездочками жемчужин, роскошь золотой вышивки занавесей. Похоже, Императрица питала слабость к изысканной, но лаконично простой белоснежности – мебель, занавеси, роскошные одеяла – все поражало своей светящейся белизной и лоском.
Да и она сама гармонично вписывалась в обстановку: словно гордая лебедь, скованная шикарной клеткой роскошных своих покоев. Властная, величественная, обманчиво спокойная.
...От этого взгляда из-под ресниц можно было сойти с ума – казалось, малейшее изменение в янтарных глубинах радужки или заставит кататься по полу, разрывая на себе волосы от отчаяния, или вознесет на вершины блаженства. Уста дрогнули, складываясь в едва заметную улыбку приветствия. Но не сказала ни слова, пока служанки не окончили утренний туалет и не покинули ее покоев.
После, как всегда степенная, поднялась, прошелестев полами нежно-розового кимоно, изукрашенного серебряными цветочными рисунками. Легкий поклон, ознаменованный блеском жемчужин в замысловатой прическе. И вновь ни слова. Но это была не та наэлектризованная тишина, когда ощущаешь себя не в своей тарелке, чувствуя, как неприятно засосало под ложечкой. Вовсе нет. То было многозначительное молчание, красноречивее слов гласящее о том, как Императрица рада видеть своего отпрыска, о том, как сладостно екает ее сердце при осознании того, что это совершенное творение – плод ее тела. И все равно, что порой его ветреность преизрядно ее огорчала...
Пронзительный взгляд устремила прямо в глаза Фен Ю. И казалось, ничто не ускользнет от ее проницательности – мысли выворачивало наружу, рубашками вниз, словно козырные карты открывая досужему взору. Но это был ее обычный взгляд. Но что, если на язык положить чуть больше, чем то, что очевидно?.. Тогда бы видели в бездонных зрачках теплоту домашнего очага и искренней любви.
-Доброго утра, Фен Ю, - отбросив церемониал, негромко изрекла Императрица. Сейчас, не обремененная чужими любопытными или оценивающими взглядами, она могла себе это позволить,- я рада, что ты откликнулся на мое предложение навестить меня.
Ах, но даже такие фамильярные слова отчего-то звучали излишне официально из ее уст. Она роняла слова медленно, как  звонкие слезинки - летний дождь, орошая иссохшую траву.
Тонкие пальчики бегали по кромке развивающей занавеси, не то выдавая ее нервозность, не то скуку. Впрочем, вполне возможно, что Императрица ничего из перечисленного вовсе и не испытывала.

Нет, все-таки те статуи, изображавшие ее, не имели с ней ничего общего: огромные, белокаменные, они возвышались подобно неприступным бастионам, угнетающим своим величием. А она, она... Была хрупкой, как юное деревце, только-только вошедшее в силу, окропленное влагой весенних дождей и заботливо обласканное теплым солнцем, что с приходом весны еще не набралось сил для того, чтобы изнурять иссушающим, выматывающим зноем.
И потому даже хоть и не сильное, но весьма ощутимое прикосновение, казалось, может сломать ей руку: сожмешь сильнее – и на пол, позвякивая, осыплется груда фарфоровых черепков. Плечи едва дрогнули, когда он притянул к себе ее объятием настолько дерзким, что она едва подавила в себе желание отстраниться, разразившись гневной тирадой. И вовсе не потому, что была против проявления чувств как таковых. Просто ей показалось, что этот, казалось бы, безобидный жест, приобрел какие-то новые, более чувственные грани. Или, может, тому виной был жар его сердца, который она ощущала почти физически даже сквозь мягкую ткань кимоно.
Горячий шепот был напоен запахом вишни и теплом послеполуденного солнца, защекотал ей ухо, потревожил прядь волос, похожую на блестящую атласную ленту.
Безобидный вопрос, казалось бы на первый взгляд. Но Императрица, давно уж искупавшаяся в необъятных бассейнах интриг, подлости и недосказанности, уже предполагала, о чем он хочет поговорить. Да, она уже почти слышала безумство еще не сказанных слов, может быть, даже те отчаянные мольбы, что обратит он к ней. Ей хотелось, чтобы она ошиблась в предстоящей теме их разговора. Но ее чувства, закаленные в огне миниатюрных дворцовых войн, к сожалению, так редко ее подводили.
Но ни один мускул не дрогнул на ее лице. В этом была вся она: внешне хрупкая и беззащитная, на деле – опасная, как гадюка. Но никогда она в безжалостности или злости своей не ужалила бы свое чадо, а потому ей ничего не оставалось, как выдохнуть:
-Да, знаю, Сын мой.
Она ответила в тон ему, вариациями нежного своего голоса словно говоря то, что осталось недосказанным, то, о чем она многозначительно умолчала. Ей хотелось сказать больше, конечно, чтобы успокоить его, погасить душевный пожар, приласкать как тогда, когда он, будучи маленьким, жаловался ей на свои неудачи. Но сейчас ведь все было иначе: ветер перемен давно подхватил те времена и унес на исполинских призрачных крыльях куда-то вдаль, оставив, к сожалению, лишь полузабытые воспоминания, давно уж покрывшиеся пылью не одного столетия.
Сейчас пред ней стоял взрослый мужчина, властный, даже порою жестокий в своих неуемных амбициях, готовый достигать цели порою любым путем. И в этом винить она могла лишь себя. О том, что когда-то не объяснила, свалив это на плечи многочисленных учителей, о том, что когда-то не привила ему те качества, которых ей порою не хватало самой.
...Мысли текли медленно, как ледник по гранитным скалам, единственное, что прерывало их мерное течение – это постепенно усиливающаяся боль в кисти, нещадно стиснутой пальцами Фен Ю. Но Аико даже не дрогнула, предпринимая попыток освободиться. Хотя внутри у нее все сжалось в крошечный колючий комочек где-то под сердцем, лицо ее не изменилось, заботливо загримированное руками служанок. По-прежнему белоснежная непроницаемая маска  надежно скрывала эмоции, что бестолковыми птицами бились о стенки сознания, разбивая вдребезги вазы хрустального спокойствия.