Последний Шанс

Объявление

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Последний Шанс » Архив Кёху » Почти призрачный дом на камнях.


Почти призрачный дом на камнях.

Сообщений 1 страница 8 из 8

1

Дом, в котором днюет ночь и летом от холода прячется зима.
Ходите тише, ветер здесь так хрупок, что вы собьёте вдохновение также, как и нарушите покой.
И всё снаружи не такое, как здесь, в этом убежище.
Дышите тише. Слышите?.. Пион благоухает.

http://miuki.info/wp-content/uploads/2010/12/00052.jpg

Небольшой, скромный снаружи, но просторный дом, стоящий недалеко от города, на окраине маленькой хвойной рощицы, у подножья небольшого холма. Колодец здесь заменяет располагающийся недалеко родник, вода из которого, через свой каменистый путь, попадая в пруд сада дома, стоящего на его пути, продолжает стремительную свою дорогу к реке уже оттуда. Растительность сада, отгороженного от внешнего мира всем домом, в плане имеющим прямоугольник, вовсе не богата, хозяевам дома достаточно того, что почти всё время их радуют своим цветением пионы. Веранда дома направлена внутрь, в сторону сада и пруда, дом имеет два основных входа, не имеет никакого забора, лишь коротенькую каменную лестницу, ведущую с ровной земли на, всё-таки, какую-никакую, возвышенность, на которой стоит дом, вдоль которой и стекает ручей, выходя уже через пробитые собственными усилиями долы в земле под фундаментом. Несколько небольших каменных статуй словно разбросаны на лужайке в нескольких метрах от дома, некоторые из них да же уже разбиты, и для продажи не пригодны, посему и заросли мхом и травами. Сам дом посветлевший, будто бы седой, постаревший, но не затхлый, а скорее "живущий в счастливой и светлой спокойной старости". Крыша тоже белёсая, ибо уже очень много лет, ещё до поселения в доме его последних хозяев, её омывали дожди и снега, а бывшие позолоченными декоративные отблески уже понемногу рассыпаются в труху. Но обитателей дома вовсе не смущает такая старость дома. Во-первых, поставлены молодые сваи, во-вторых, они, конечно, обладают средствами на более благоприятный дом, но им нравится жить здесь, в тихом уголке, где никто не побеспокоит и не потревожит зря, а из-за каменистого подножья холма ещё и не всякая лошадь копытами постучит, и даже ещё своего седока, кем бы он ни был, заставит на землю ножками ступить. В этом доме, несмотря на то, что живёт опасный вампир, да не один, всё равно с добром примут и обогреют любого, кто случайно перебредет сюда уставшим с дороги (хотя такое случается редко).
В самом доме обстановка же весьма не вторит той скромности, какая прослеживается снаружи: куда взгляд не брось - всюду то, чего и во дворце самого Императора не всегда встретишь, не говоря уже про вероятность увидать что-то подобное лавочках у торговцев предметами искусства. Стены увешаны красочными и нежными по колориту пано, вдоль стенок стоят вазы, статуэтки, самые разные расписные вещицы, шкатулки, украшения - чего только пожелает золотая душенька. Под потолком, прямо над головой, висят "живые небеса", в которых тонет взор, среди обилия воздушных змеев, подвесных скульптур и постановок, керамических "дождей", и всё это - на фоне свисающих, подвешенных за края, расписанных живой рукой лоскутов ткани... Наверное, лишь для обитателей дома всё это не кажется волшебной страной.
В доме имеется множество комнат, их может стать даже больше при правильной комбинации раздвижных стенок. Стены лёгкие, как и полагается - обклеенные рисовой бумагой, хорошо пропускающей свет. Кое-где имеются встроенные шкафы, как и полагается. Кухня и купальня находятся в задней части дома. Разделения на комнаты чайные, гостиные и прочие, как такового, нет. Если же в доме появляется внезапно гость, то хозяева просто приказывают накрыть чайный стол, а уж где слуги посчитают правильным его накрыть среди довольно большого пространства и огромного количества предметов роскоши и искусства - уже не их дело и не гостей. Единственным, что имеет здесь чётко своё место, так это мастерские малая и большая. В малой мастерской, насквозь пропахшей маслами, едкими растворителями, тухлой тушью и батическими красками, всегда творится бардак: всюду станки самого разного рода, склады с материалами и уже полуготовыми произведениями, свалки из предметов первой необходимости (натюрмортного инвентаря, например), а все стены увешаны пилочками, кистями, шкурками, полотнами, рамами, и прочим, что может понадобится целыми днями напролёт пропадающему здесь жрецу изобразительного искусства.
Большая мастерская, собственно, является молодой пристройкой как к малой, так и ко всему дому. Она очень велика и очень просторна, в ней больше окон, чем стен. В ней даже прорублен проход, крепкие деревянные двери которого раскрываются только тогда, когда из неё необходимо вывезти огромную готовую статую. Потолки здесь очень высокие, можно сказать, что это два этажа. Всюду вдоль стен стоят самого разного рода печи, в том числе и плавильные, котлы и гончарные круги, а по углам лежат добротные куски мрамора и камня, и склады с чугунными желобами и трубами для металла. Если из труб большой мастерской валит столбом жутковатый чёрный дым, то значит, там во всю кипит работа. Всё это, можно сказать, "божественная кузница", где рождаются спорящие с красотой самой природы великолепнейшие произведения искусства.
Всё это, собственно, является собственностью одного конкретного человека - в точнее, вампира, г-на Ансельма Гоц, по великой милости которого, его собственный раб, по совместительству знаменитый художник, может здесь принимать своих заказчиков и гостей, и вообще творить всё, что ему вздумается. Собственно, обитатели дома, кроме хозяина:
Единственный элитный, да и неповторимый в стенах этого дома, личный раб владельца: Нихэль Э'цель;
Их лучшая подруга, табачная распорядительница в доме: Звёздная, вечно бодрствующая, соня Немон;
Вечно вялый и суетливый, молодой подмастерий художника: сирена-полукровка Эливар;
Два жлоба, занимающиеся охотой и готовкой, охраной дома и имущества в отсутствии хозяев, а так же помогающие художнику с тяжёлой работой скульптора: Дигори и Заар - великолепные и нормальные обычные люди;
А также, королевы бала: служанка Мириан, и горничная Анью. Прошу любить и жаловать.

2

Начало игры.
Порой начинаешь сожалеть, что живёшь не за толстыми каменными стенами, а за совершенно тонкими и невзрачными. Нет, дом ещё ни разу не подводил Ансельма, но утренний свет нагло побирался сквозь стены, заставляя разлепить веки. Поворочавшись ещё немного на футоне в поисках куда-то исчезнувшего с лучами приглушённого света сна, пару раз чуть не скинув пригревшуюся соню Неон, вампир был вынужден окончательно проснуться. Сев на футоне и потерев глаза, одновременно мотая головой, Сель чуть сдвинул брови, благо Нихэля рядом не было. Хотя такое положение вещей стало обыденным – он часто возился в мастерской с раннего утра и до самой ночи, но Гоц всё равно питал некоторые надежды. Приходил он под утро, от чего мог спать до середины дня – поэтому редко когда они спали вместе. Всё чаще единственным в этом плане «спутником» Селя становилась Неон, которая могла спать как угодно, где угодно и сколько угодно. Осторожно придерживая свободной рукой звёздную соню, что даже ухом не повела после того, как проснулся хозяин, Ансельм поднялся с футона, расправляя складки на простой серой юкате, длинной лишь до колен и имеющей короткие, но достаточно широкие рукава. Было достаточно прохладно, что было вполне обусловлено – за стенами лежал белоснежный искристый снег, что ещё и не собирался таять. В этом месте всегда было прохладно, даже в жаркое лето влажный и холодный воздух шёл с небольшого прудика и родника – что уж говорить про достаточно снежную зиму.. Накинув на плечи чёрное хаори с редкими белыми узорами, Сель осторожно потрепал Неон за ухо, заставляя проснуться. Он не чувствовал хода как такового, что было удивительно.
Разбудить звёздную соню само по себе дело сложное, но, благо друг тут обитающих вампиров была вполне активной, то и вела она себя соответственно. Зевнув во всю зубастую пасть, Неон переползла на подставленное плечо вампира в небольшую складку хаори, вцепившись в которую вновь уснула. Точней, задремала. Убрав в стенной шкаф футон и некое подобие одеяла, вампир одел на босые ноги простые деревянные гэта, прихватил набитую табаком кисэру вышел из комнаты. Звукопроницаемость в доме была отменная, посему даже отсюда было слышно, как Нихэль возится в мастерской. Пробегающая мимо служанка Мириант учтиво поклонилась и, извинившись, торопливо убежала дальше. Поведя лишь удивлённо бровью, Сель направился к кухне, из которой исходили дивные ароматы, но, как ни странно, голода вампир не чувствовал. Возможно, это ошибочнее ощущение возникло от того, что ночью Сель успел насытиться кровью – и просто путает два разных чувства, но.. Кивнув приветственно Заару, вампир ступил за порог кухни и поспешил скорей пройти в самую его глубь, дабы не соблазняться множеством ароматов. Взяв с совсем небольшого столики кувшин с холодной, ещё не успевшей согреться при комнатной температуре водой, да и небольшую чашечку, предназначенную для алкоголя, Сель налил туда воды, до краёв её заполнив. Соня на плече немного недовольно закопошилась и начала чуть поцарапывать Селя по плечу, когда тот, испив первую чашку и не утолив жажду, начал заполнять вновь, отложив пока кисэру в сторону. Вампир чувствовал себя как потерявшейся в пустыне человек, что уже неделю скитается без капли влаги во рту – от чего-то жажда была дикой и её не могла утолить освежающая вода.
Прикончив таким образом половину кувшина и испытав хоть какую-то, но удовлетворенность, подгоняемый звёздной соней Ансельм наконец покинул кухню и двинулся в сторону мастерской, где на данный момент орудовал Нихэль. Почёсывая за ушком кажется даже ворчащую Неон, Сель, закусив мундштук кисэру, распахнул дверь, ведущую в комнату, когда его тут же обволокло одуряющей волной смешанных запахов. Соня на плече забавно чихнула, явственно выражая мысли обоих. Вокруг стола носился сам Нихэль, вовлечённый в творческий процесс и лепил что-то не совсем ясное, но напоминающее по виду уже сейчас двух сплетённых змей. Решив не мешать, вампир лишь в качестве приветствия неоднозначно склонил голову, после осторожно, «по стеночке» пробрался к мешкам с сеном и тряпью в углу тёмной мастерской, что часто служила ему кроватью. Положив курительную трубку на маленький столик, заляпанный краской, Сель с ногам забрался на импровизированное ложе, когда ему на грудь кубарем скатилась Неон, оглядываясь. Она тоже бывала тут довольно часто..

Отредактировано Anselm Gotz (2012-01-05 16:38:02)

3

и да будет это началом;
Небо в огне. А почему? А кто сказал, что нет? Пусть Солнце здесь - это лишь красивейшее отражение того, которое находится "по ту сторону". Но ведь если подумать, то там, где живут Боги, небеса горят огнём.
Именно это отражение, впрочем, и вовеки ничто иное, рано разбудило сегодня это "гуманное" детище природы. Открыв глаза, Нихэль, как всегда, был куклой. Ожидая, лёжа на футоне, когда совершенно негреющий зимний свет, проникающий в комнату, сойдёт с потолка на стену, когда уже будет пора брать ноги в руки и идти работать, Э'цель, бросая мимолётные незначительные взгляды на спавшего господина, которого он не видел со вчерашнего вечера, размышлял на одну, можно сказать, странную для него, но вполне приемлемую тему, чаще всего мыслью царящую в разуме людей, не обладающих ни красотой, наверное, ни силой. Правда ли он такой неудачник, или это очередная апатия?
Поднявшись с постели, приведя себя, в какой-никакой, порядок, приодевшись, Нихэль отправился проветривать свою грустную дрёму. Природа уже мало затрагивала его душу, несмотря на то, что после пятилетнего заключения мастеру было приятнее видеть природный пейзаж, нежели людскую морду. Сколько разочарования во всём... а сколько смысла!
Нихэль мерными движениями вышагивал по снегу, не замечая, как маневрирует между голыми кустами, елями.. Он всё думал, вспоминал лица всех своих натур, все их собирал и сравнивал друг с другом. Варианты отпадали один за другим. Сейчас к самым, как Нихэль думал днями двумя ранее, красивым лицам у него кипело откровенное презрение.
... У этих людей нет кроме красоты ничего, - обняв себя за предплечья, согреваемые многослойными рукавами, Нихэль, смотря на покрытую снегом землю, очередной раз пройдя поворот от одной сосенки к другой, прижался к широкому стволу спиной. Но в душе вдруг загорелось: ведь дух не чёрств. Он не станет насыщать тело всей своей мощью и глубиной, если оно не будет правильно отражать его поверхностную сущность, конец того самого начала, берущего свои корни из самых глубин постижимого и непостижимого океана жизни эфемерности времени, всего, что она успела поглотить сквозь уши, кожу и глаза. Так пишется история. Через уши... Уши, кожу и глаза. Через тело. Ну конечно - тело! Лишь сердце смертно, то лишь, что душа запомнила, уходит в иной мир. Вот почему тело порой не подчиняется желанию духа - ему мешают сердце и наш разум, подаренный нам чем или кем-то большим, чем сами Боги. Тело, то, через что услаждается кровь, перенося кровь и чувства по жилам: в наших силах заставить его чувствовать то, что хочется чувствовать, и далеко не от души и разума зависит это. Тело. Плоть и кровь, как порождение огня, как сам огонь, они дышат... Слышат... Сердце - лишь наглое желание, эпицентр зависти, в то время как разум - холодный расчёт, позволяющий нам запутываться, и не признаваться себе, совершать действия, даже если тело - марионетка сердца и сознания - этого не хочет...
<...>
Вернувшись домой, Нихэль, едва не забыв сбросить обувь с ног, успев прихватить с кухни пару булочек, что-то бормоча себе под нос, отправился в мастерскую. Он должен открыть для себя, должен показать, что тело - это огонь, а не организм. Пусть это ересь, пусть глупое помутнение в рассудке - это нужно перешагнуть, чтобы идти дальше. Нужно.
Схватив с полок первый попавшийся кусок глины, завёрнутый в мокрую тряпь, Нихэль, небрежно ударив его о стол, с которого за минуту до этого было смахнуто горячей рукою всё, что на нём было, избавил от лишней ткани и, смачивая руки водой, начал бить по бесформенному серому пластичному куску кулаками. Да именно так. Сначала нужно подчинить себе материал, внушить ему, чем он станет ближайшее время. Запугать, заставить подчиняться. Обыграть со всех сторон и создать очередной аргумент для спора с природой.
Сделав из несчастного куска глины твёрдый, ломающийся при попытке согнуть блин, Нихэль потребовал принести ему горячей воды. Живое существо должно быть тёплым. А тем более в данном случае. Сухого огня при обжиге будет не достаточно. Не церемонясь, облив огромный кусок глины водой из принесённого сосуда, Нихэль лишь посмотрел радостно, как заполняются теплом проделанные разрезы, в которые просвечивалась очень непокорная, трескающаяся сухая глина. Нихэлю этого показалось мало. Он потребовал ещё воды, ещё и ещё, пока от рассечённого блина не начал самостоятельно исходить пар и в комнате не прибавилось запаха распарившейся "варёной" глины. Она была словно маслянистая, такая покорная и слабая. Снова кусок был собран в комок. Он был довольно большим. Схватив тесак, Нихэль с пылом отрубил от куска ровно половину. Одна была бережно завёрнута в кусок ткани, другую же ждало посмертное заключение. Глина скрипела от того, как бледные, властные руки медленно растягивали её, превращая в ленту, в подобие тела. Двух змеиных тел.
Нихэль, не помня себя, тихо бредил что-то под нос, перечисляя имена и фамилии всех, к кому он так или иначе испытывал в своей жизни самые сильные симпатии, носясь вокруг поставленной на стол фигуры тел змей, которым всё это время Нихэль будет придавать живую, пульсирующую форму... Он сожжёт эти мучительные чувства, когда будущее творение погрузится в огонь...
Нихэль даже не услышал, как в его душевный храм не вкрадчивой походкой вошли, не заметил, как украдкой тёмным взглядом ему душу пилят из-за спины. Лишь услышав совсем рядом, как вздохнули мешки с сеном в углу мастерской, Нихэль, словно вытащенный несправедливо из транса, вдруг остановился. Испачканные в глине руки были немного небрежно вытерты о подол мешковатого кимоно, затем, одна рука утёрла шмыгнувший нос, другая ладонью прижалась ко лбу. Желание не пропало, нет. Просто рассудок проснулся немного позже, чем сам вампир. Всё вокруг из беспрерывно кружащегося вдруг стало статичным. Холод коснулся кожи, тоска подбивалась к горлу. Казалось, что впереди вечность, а не день. Уперев руки в стол, Нихэль сгорбился перед фигурой, понурив голову. Он хотел было поздороваться с вошедшими, но попытки уловить за хвостики прошедшее замкнули его эмоции снова в нём.

4

Холодные серые глаза впились взглядом в лицо мужчины. Яростно хватались, пытались встряхнуть, докричаться, но отличались одновременно от прошлого взгляда лишь чуть большей напряжённостью. Было тяжело, воздух был так тягуч не от спертых запахов – от напряжения. Это невыносимо. Никто из присутствующих не собирался вставать, не собирался подавать голоса, словно доказывая свою отрешённость одного от другого – каждому было тяжело по-своему, каждый чувствовал, как раскалённое железо обволакивает сердце у каждого по своей причине. Не успев и начаться всё принимало свои обороты, и, скрипя ржавыми механизмами, шло время. Неторопливо тянулось.
Невыносимо терпеть эти протяжные больные взгляды живых глаз, что лишь отражают сетку тонких и ёмких шрамов юного сердца. Это больно, осознавать, что как бы вампир не старался добиться того, что мысли будут заняты им одним, как бы он не выбивал этого силой, как бы он не пытался достучаться до него чувствами, собственной тёплотой, что так редко проступает на поверхность, всё – бесполезно. Потому что как бы не был сломлен дух или тело, зачатки прошлого всегда живут внутри Нихэля. Ансельм знал свою ошибку целиком, он знал, что просто преломил судьбу этого человека. Совесть ли это кричит в нём? Невозможно от того, что Сель, может, и вовсе не достоин такого высокого и одарённого великим талантом человека, что, может, совершенно зря он заковал его в себе, заковал в этом чёртовом месте. Если бы он остался по своей воле – можно было говорит о каких-то зачатках чувств, не смотря на то, что сейчас они на раба и хозяина походили едва ли. По крайней мере, Сель не хотел ущемлять того, кто единственный по своей натуре, единственный в этом мире заставил зверя опустить послушно голову, позволяя раз и на всегда отрезать ему пути к отступлению. Зверь был готов выпустить жертву, потому что вновь одарил её крыльями.
Всё же.. Неон чувствовала это точно так же, как чувствовали вампиры, а может, и сильней, от чего лишь сжалась в комок, не зная, куда деть себя от такой эмоциональной нервотрёпки. Прижала уши к голове, но осталась сидеть на Ансельме. Это не было противостоянием, хотя больше на то походило. Кто быстрей сдастся и вымученно улыбнётся. Кто вовсе внимания не обратит. Как выйти победителем – неизвестно, но победитель будет – это оба знаю наверняка. Сель готов сдаваться раз за разом, жертвовать своей гордостью ради неизвестной и мимолётной цели. Поэтому он почти бесшумно встаёт, позволяя залезть маленькой соне обратно под складку одежды и держаться за неё осторожно маленькими лапками, даже не высовываясь, пока Ансельм не подошёл к Нихэлю, что так и замер в измученной позе. Словно все мирские тяжести и боль легли на его плечи.
-Нихэль.
Хрипловатый от долгого молчания голос. В мастерской не царствовала тишина – редкие завывания ветра за стенами дома, журчание воды и пение редких птиц не оставляли никаких шансов на идеальную тишину – как и редкие шаги в глубине дома, что гулко отражались от татами по всему дому. Но от чего-то иначе назвать создавшуюся атмосферу, кроме как тишина – нельзя. Время не замирало. Шаги не исчезали. Но мозг словно отказывался воспринимать их, упрямо твердя и доказывая хозяину, что сейчас их накрыли куполом, не пропускающим ни звуки, ни свет. Тишина.
Он знал, что мешает – Гоц мешает всегда. Обрывает приходом нить вдохновения, спокойствия и желания творить. Порой так и было, по крайнем мере, вампиру казалось именно так. Пусть порой и приходилось сожалеть о случной утерянных, возможно, лучших работах Нихэля, - никогда не скажешь точно, какой шедевр выйдет из под руки мастера, - но Сель на этом не зацикливался. Просто. Он верит в то, во что верит; поступает так, как считает нужным. Поэтому широкие ладони властно ложатся на плечи, чуть оглаживая, давая надежду, разгоняя кровь, пытаясь завоевать доверие; после поднимаются повыше, чуть сжимая пальцы, обещая защищать; скользят по напряжённым рукам, обнимая, прижимаясь грудью к напряжённым лопаткам, даруя тепло. Обещая, все время обещая. Успокаивая. Надеясь закрыть великую бездну внутри.
Осторожно прижимается холодными губами к выступающему позвонку на шее, прикрывая глаза и позволяя пепельным волосам опасть на изящный изгиб шеи. Тишина. Она ли? Время скрипит, свой ход не замедляя. Отпускает, осторожно разжимая крепкую хватку на плечах, оставляет еле влажный след на шее, нехотя делая шаг назад. Слово поздоровался, словно ничего не менялось, словно всё было как обычно.

5

музыка из тишины;Вздох. Минуты отчаяния и искусственного безрассудства были позади… Как всегда, вера залила страх и боль, вечно сопровождающих искусственную* душу на её пути сотворения.  Пламенное небо, неспособное дышать без воздуха, успокоилось, стоило тому едва проснуться снова, чтобы охладить испуганный её сном пыл небес. Подобно краскам на полотне, рождение которым, словно цветам, даёт земля, душа художника каждый рассвет пробуждается ото сна также. Для рождения цвета просто необходимо сначала смешать все составляющие вещества, пигменты. И лишь потом подарить цвету жизнь, уложив его на холст, дать напитаться жизненной силой света… Подобный процесс не поглотит время. Лишь свет – живой и всемогущий, – влюбившись в созданное полотно, может забрать его себе, оставив поверх бумаги и холста лишь белёсые пятна. Свет – это то великое, для чего пишут живописцы, и если со временем он начинает убивать полотно сильнее, то его любовь к руке творца болит в его сердце всё сильнее. Именно это называется любовью Богов. И как бы художники не защищались от этой любви, изобретая стойкие к солнечному свету лаки и покрытия – стараясь, конечно, не дать свету коснуться своих творений, уберечь от карающей любви Богов себя – свет всё равно видит всё, всё видит Божественное око. И лишь любимцу своему Боги дарят душевный покой, лишь ему проливают свет покоя и чистоты на его сердце. Не всегда ведь и можно заслужить подобное чистотою мыслей и их остротой… Обласкав и боль и страх, сделав их любимыми, божественный свет дарит покой и водит рукою творца.
Лишь под водой водопада, в которой отражается лес вокруг, не цветут цветы. Жизнь – не время. Жизнь – это бесконечное творение руками четырёх богов, искусство. Любовь к сотворению живого всегда жила в их сердцах. На их подобии рождались такие же творцы – изобретатели. Не только те, что занимаются магией и алхимией в Академии, но и художники, поэты, музыканты, танцоры, певцы и другие служащие Великого Эфемерного Храма Искусства. Люди искусства – медиумы, посредники между тем, чего нет, и реальным миром. Их язык всегда будет особенным, даже если между собой будут общаться два священника совершенно разных алтарей – например, танцор и поэт. Один другому приоткроет двери, и они станут понятны друг другу. Этот язык никогда не будет никому понятен. Поэтому они живут и ищут способы общения с миром, привнося в него всё то, чего нет. Всего четыре идола искусства. Как четыре времени суток, как четыре сезона в годовом цикле, как четыре Бога-создателя, как четыре государства, как четыре стихии. Изображение, музыка, литература и танец. Как в палитре исходов комбинаций главных цветов – лишь от смешения, соединения, комбинирования этих едва ли похожих друг на друга компонентов получается свой, индивидуальный вид искусства, несравнимый ни с чем и ни на что не похожий.
Так и душа художника… В её жизни есть лишь четыре струны. Каждая откликается лишь на свою любимую руку. Для каждой струны своя рука играющего. В печали художник может пребывать в самом глубоком душевном сне, когда его работы не несут того, чего нет, той эфемерности, а могут цвести невероятными цветами, неся в мир нечто такое, что поймёт, порой, не сам художник, и не время, в которое он живёт. Также и в гневе, в радости, в спокйствии… Тонка искусственная душа. Порой тонка до очарования.
Именно это можно назвать музыкой. Музыкой, противоречащей тишине. Музыкой, под которую художник творит, когда в его душе играет Бог-вдохновитель.
«А ты… Понимаешь ли ты?», – чувствуя прикосновение тёплых рук на плечах, Нихэль, не двигаясь, прикрыл глаза, распахнув губы и делая выдох. «Как хорошо… Как хорошо чувствовать твой страх перед завоёванным тобой Величественным миром, мой талисман. Чувствуй страх, сжимайся… И этот мир всегда будет для тебя. Целый мир, целая бездна, мой талисман… Понимаешь ли ты? Ты не знаешь этого, да и не узнаешь никогда…», – с улыбкой. Проснувшийся дух, чувствуя ласку, отдаёт своё тепло, видя вещие сны покоя и защищённости, вещий сон, как ощущение единства содержания и формы… как ощущение истинной красоты. Ему сейчас не нужен огонь, чтобы защищаться… Ему нужна лишь рука, оберегающая его свечу жизни…
Горячие губы на шее. Влюблённое сердце художника больше напоминает полиглота – оно знает далеко не только язык искусства и любви. Но ещё и множество других языков, слова в которых несут разный смысл. Жест поднимающейся головы и раскрывающихся светлых глаз. Груди касается холод; желание, чтобы этого холодного змеёнка накрыла ладонь. Но Нихэль понимал, что это проявление страха, о котором даже не знает сам талисман, дарованный ему толи Древом, толи Судьбой, для защиты от подлых завистливых собак. Ведь если человеческая жизнь коротка и неважно, что ноги искусают волки и псы – человек всё равно умрёт, то вот что касается дарованной вечной жизни, то здесь не обойтись без защиты. Ведь, все силы в данном случае уходят на борьбу с болью запретов, и с мраком, окутывающим душу любого вампира. Да, в душе Ниэля царит мрак, и так редко сквозь него пробивается этот странный яркий свет, не светящий прямолинейно. И лишь от смешения их пробуждается душа. Пробуждаются её светила.
Нихэль шевельнулся. Он медленно выпрямился, опустив испачканные в глине руки со стола, смотря куда-то в пыльный угол мастерской, находившийся напротив него. Вздох. Страшно признать, но безбрежный внутренний омут влюблён в своего завоевателя. Мир, которому всё побоку, хоть пожар, хоть потоп: его завоеватель всегда будет с ним, он никогда не покинет это пламенное небо. Захотелось поговорить. Поняв, что время пришло, Нихэль обернулся в треть профиля к Селю, из-за уголка глаза пронзив того металлом своего серого взгляда. Но пронзив вовсе не жестоко – благодарно за ту защищённость. Пусть в понимании Нихэля Ансельм лишь талисман, тем не менее… Он особенный талисман, который убережёт душу художника от способной убить того любви, от оружия, людской зависти, способной на то же преступление…
Скажи мне, любовь моя… – набросив на начатую работу обильно пропитанный водой кусок ткани, Нихэль развернулся и медленными шагами побрёл к корытцу с водой, стоявшему недалеко от входа на лавке, где стал отмывать от глины бледные руки.
В мире сейчас что-то плохое творится. Так ведь? – он окунает свои руки, протирая ладонью друг друга их поочёредно, тут же вытаскивая и смотря, всё ли с них смылось. В воде, тем временем, рождались и заполняли всё серые «медузы». Ведь прежде, чем белая глина побелеет, она всегда будет серой.
Но почему наступающую Великую Зиму считают смертью всему живому? – и, вытирая руки и умытое лицо белым свежим полотенцем, Нихэль, немного погодя, снова посмотрел немного печально на своего хозяина, шёпотом добавив:
Разве носит Смерть такие белые одежды?..* – "искусственную" в значении от слова "искусство".

6

Веруют ли вампиры во что-то, помимо собственных сил? Некоторые – да. Те, кому и раньше необходимо было на что-то полагаться, иметь под боком что-то, куда можно обращаться за помощью сколько угодно раз, и даже получать те крохи взаимопонимания и поддержки, что положены каждому, даже самому опустившемуся существу. Сель считал это выходками больного разума – или же просто фантазиями вполне здорового. Может, он и верил в Богов, хоть во всех четырёх или в одного единственного – но он бы никогда не выносил свои убеждения на люди. Он не был таким. Многие вампиры отрекались от какой-либо веры совсем, другие же лелеяли свою эту часть души и сознания подобного Ансельму – ибо просить помощи у кого-то задевало одну из самых неотъемлемых частей представителей этой расы – гордость. А вера влечёт за собой один простой вывод – ты не один. Ты полагаешься на других. Можно назвать сиё суждение бредом – но многих это не так и волнует, таких, чьё мышление частично схоже с мышлением Гоца в плане «что хочу, то и ворочу», а точней, «как хочу, так и думаю». И таких людей непросто переубедить, нет, они не будут кричать на каждом углу о своих домыслах, но мысли такие будут всё чаще поскальзывать.
Если им вовсе не будет плевать на какой-то там мусор, конечно.
С чего бы вдруг была затронута праведная тема? Да потому что Ансельма не сильно волновало успевшее прогреметь, назовём так, пришествие пятого Бога, о котором никто и не подозревал ранее. Гоц, конечно, имел свою точку зрения относительно этого – он считал, что это откровенный самозванец. И даже пусть это окажется и не так вовсе, он готов был после испытать кару за своё поведение, ибо нет смысла скрывать что-то от Богов – если они и есть. Селя, правда, не столь интересовал этот вопрос, сколько реакция самого по себе религиозного общества, коим Мист и являлся. Его забавляла их реакция, хотя сам он панике не торопился поддаваться. А в головах многих уже были посеяны те семена хаоса, что готовы были разрастить в нечто больше.. Но и на этом не всё – ведь те, кого так же мало волновал новоиспечённый Бог были более озадаченны вопросом, что поднял волнение в политической сфере, подобное мухам в гниющем трупе, что ощущают внезапную потерю места жительства и начинают копошиться – когда «Пятый Бог» начал откровенно выражаясь, гнать волну на Академию. Для Ансельма, как стороннего наблюдателя и представителя того самого общества, что лезть в дела особо и не хотел, но делился порой своим ничего не значащим для ситуации мнением с ближним своим, это казалось глупым блефом. Словно и само его появление, и весь его галдёж был исключительно отвлекающим манёвром. Кто знает, какой зуб и у кого имеется на Академию, - а может и не на неё вовсе, - но Гоц продолжал придерживаться своего мнения. Что же касается опустившихся на землю некстати пришедших заморозков и осыпающихся листьев магического дерева.. То вот тут уже оставалось либо придумывать какую-либо аномалию и тихо - мирно в неё уверовать, либо, опять же, пытаться примкнуть к мнению Пятого Бога и задуматься «а был ли мальчик?», точней, простите, «поищем в его словах здравый смысл», ну или цинично отмахнуться «нашему миру крындец». А вот причину уже сам может себе выдумать. Тут никого не ограничивают. Исход же один.
Ансельм, проследив взглядом за Нихэлем, чуть приподнял в усмешке губы. Его настрой резво сменился с вопиюще-печального на чуть даже гневно-аппатичный. И лучшей темы для разговора сейчас, кроме как о конце света, Пятом Боге и подобной мутоте найти было невозможно. Чуть склонив голову на бок, Гоц поправил спадающее с плеч тяжёлое хаори, чувствуя цепкие пальчики Неон. Пропала ли та напряжённая обстановка, пропало ли ощущение затишья перед бурей, нависающей грозы? Вовсе нет. Сменился настрой лишь одного из предвестников грозы, Нихэль же, похоже, меняться не собирался. Он был слишком тонкой натурой, чтобы меняться в одночасье, сбрасывая оковы вгрызающейся в шею печали. Хотя.. Может, тут мы и ошиблись.
На такого человека строить стереотипы – пустое дело.
Но, как бы то ни было, Сель видел, что остались ещё в его груди те дикие шипы, то пламя, с которыми ещё надо было бороться. Порой от такой горечи спасало вампира искусство – Гоц был лишь сторонним наблюдателем, но.. Но далеко не всегда, порой это и было очагом для Нихэля. Либо боль только усиливалась, пока он творил. Переступив с ноги на ногу, Сель повернулся и провёл кончиками пальцев по столу, собирая разметавшиеся крошки глины. Вглядываясь задумчиво в накрытую тряпкой работу с чуть видно приподнятыми уголками губ, Ансельм всё же уловил шёпот вампира.
-Не имеет значения, во что будет облачена смерть. Её одежды – как прикрытие, но и долго скрывать своё зловонное дыхание она не в силах. Да и ей этого не требуется.
Пальцы соскользнули с угла стола. Опустив руку, Гоц повернулся в сторону Нихэля, внимательно вглядываясь в лицо. Мягко, словно совсем незаметно надавливая, исследуя каждый миллиметр кожи. Вздохнул и опустил веки, вновь чуть отвернувшись от Э'целя. Всё же, мир это гуда более глубок, чем может себе представить Ансельм – а вот что уж понимать под понятием мира.. Одного ли конкретного человека с целым омутом нерешаемых и не имеющих ответа загадок или же весь Мист, что до сих пор является даже для самых убеждённых мудрецов одной сплошной пропастью – понимайте как хотите. Для Селя и то, и другое оставалось за пеленой простого понимания.

7

тоска по родине;Последний раз пройдясь по лицу полотенцем и услышав ответ хозяина на столь банальный и сторонний вопрос, вампир прикрыл глаза, вздохнув, немного досадно опустив глаза на полотенце, которое он держал в руках. В зале сейчас снова царила тишина, но назвать её напряженной в понимании Нихэля было нельзя. Слишком его сердце равнодушно к тому, что творится снаружи. Лишь иногда позволяет оно себе коснуться подобных мирских тем. Впрочем, удивляться этому не стоит: хозяин так и учил его, что бояться конца света, если он настанет, не стоит – всё равно умрут все. Нет, в мыслях Нихэля подобное паникой, которая сейчас царила в мыслях многих, не было. Нихэль, вернув полотенце на место, вздохнул, разворачиваясь и становясь в дверях мастерской.
Но… разве зима – смерть? Разве ночь – смерть? – у Нихэля дрожал голос. Он понял истинную причину своего беспокойства. Как бы там ни было, всё-таки остались в мире ещё люди, достойные любви и уважения в глазах Ниэля. Эфемерный Храм Искусств велик – всегда найдётся в его коридорах тот, кто станет мил по духу и по мыслям.
Вздохнув, Нихэль переступил порог. Он чувствовал, что у него нет другой родины, как место под крылом своего господина, дарившего его душе тепло и защиту, но, всё-таки, в Киане жила ещё одна родина Нихэля – его духовная родина. Тоска по этой родине проедала душу Нихэля последние несколько дней.
Хочется верить, что всё это просто сон… – словно ответ на предшествующий вопрос. Нихэль медленно побрёл через комнатки к выходящим в на веранду дверям. Отодвинув наугад одну из сёдзи, Нихэль, совершенно позабыв про то, что он без обуви, вышел на веранду и, отойдя немного в сторону от входа, стал оглядывать сад, убранный зимним снегом. Ручей постоянно двигается, поэтому кромкой льда он покроется нескоро. Что же касается деревьев и кустов – то все они были до жалости оголены и насмешливо усыпаны снегом. Разве зима не похожа на сон? Когда люди спят, укрывшись одеялами.
Оглядев заснеженный сад, Нихэль резким движением раскинул в стороны и назад подол мешковатого кимоно – отчего вокруг раздался резкий звук «взвизгнувшей» ткани – , после чего, подхватив его края, натянул его на перёд и, преимущественно укутав в него колени, присел на веранду поближе к сёдзи. Глаза были едва прикрыты, сквозь полог ресниц вампир созерцал снова и безустанно то, что было перед ним. По поведению Нихэля можно было сказать, что он уже долгое время переживает о ком-то, но догадается ли об этом кто-нибудь? Да и вряд ли кто-то правильно это поймёт. Приходится терпеть невольное беспокойство и покорно молчать, надеясь на лучшее. Надеясь, что с Мастером Утье либо всё в порядке, либо, если он уже мёртв и ничего этого не знает, что земля ему пухом. Это был единственный человек, которого, вместе с покойным графом, можно сказать, Нихэль всем сердцем и душой предпочитал той священной духовной любви и тяге между людьми, что в некоторых случаях называется платонической любовью. И ещё больше сводило с ума то, что Нихэль с тех пор, как уехал в Дагор, как неблагодарное чудовище, ни разу не написал так любившему его талант мастеру. А ведь в Киане погиб Совет. Нихэль не знает наверняка, но подозревает, что Мастер Утье имел определенное влияние на круг тех личностей в Совете, которые занимались внешним и моральным обогащением города. А что, если убийцы и его посчитали ненужным? Ведь это ужаснее, чем успеть умереть до этого события. Ведь лишь в таком случае Нихэль будет готов всеми силами помочь найти и разобраться с деятелями этой не самой светлой странички в истории Киана.
Все эти мысли несколько мучили Нихэля. В конце концов, не вынеся, он резко опустил голову, схватившись за неё ладонями, а бывший несколько минут ледяным и безжизненным взгляд был скрыт под тесно сжатыми веками. Плечи вампира содрогнулись, страшно было подумать, что могло случиться с добрейшей души Мастером, жертвовавшим плоды с яблонь собственного сада детским приютам. Дыхание спёрло от подобных воспоминаний. Хотелось предпринять хоть что-то, хоть сейчас, напоследок, спустя столько лет. Да, Нихэль не раз собирался написать Мастеру весточку, но… «Руки не доходили».

Отредактировано Nihel' E'tsel' (2012-01-08 18:25:01)

8

Слова и вопросы, что не подразумевают за собой ответа собеседника. Порой они выбешивают, заставляя лишь раз за разом убеждаться в эгоистичности человека, с кем имеешь честь разговаривать, в другие же моменты заставляют душу трепетать, как загнанную в клетку птицу, в беззвучных криках открывающую клюв и махая безудержно крыльями, рассыпая тысячи чёрных, как ночь, перьев. В другие же моменты побуждают раскрыть душу, дабы впитать новые крохи тех необычных и часто мудрых слов в себя, заковать где-то в разуме, чтобы часто прибегать к ним и ворошить пыль тёмными вечерами. А вот определение под нынешнюю ситуацию придумать сложно. Нихэль обращался к обоим, возможно, даже ответ был тут уместен – но Ансельм не считал нужным отвечать. Каждый задумывался при этих словах над своим – у каждого были свои решения и мысли в голове, именно поэтому с ответом торопиться не следовало. Один раз так спугнёшь – и душа в груди переломает себе все тонкие кости о стальные прутья клетки.
Конец света.. и что с того? Окончательно даже не поверивший в крушение мира Сель нечасто задавался подобным вопросом. Для людей, чей век столь короткий, наверное, была даже понятна такая суета – многие люди боятся смерти, даже мудрые старцы. Им не хватает тех жалких лет, что отведены им, дабы прожить полноценную и яркую жизнь. Касается это и других рас, что в обильном разнообразии заполняют Мист, и коим не суждено жить более пары сотен лет. Вампирам нет смысла бояться смерти, чистокровные кровососы с детства знают, что проживут далеко не одну сотню лет, обращённые же, пусть реагируют на вечную жизнь не всегда очень положительно, в глубине души отлично знают, что им теперь будет прервать своё существование весьма трудно. Вампиры бессмертны, а многие и практически неуязвимы – и даже если вдруг смерть их будет прервана не ударом клинка, не сжирающей изнутри болезнью, а вечным заморозком – никто никогда не запаникует. Не будет бояться. Простая психология, крупицы которой за свою ещё относительно недолгую жизнь Сель успел подчерпнуть. Но, никогда нельзя ничего утверждать с идеальной точностью, даже если говоришь о себе..
Всякое же бывает.
Сель со вздохом проводил взглядом удаляющегося Нихэля. Он был определённо странным последние дни – нет, за те долгие годы, что они провели под одной крышей, он не раз печалился и порой даже запивал своё горе различными отварами. Курил не один лишь табак. В общем.. О его боли Сель знал многое. Ему часто удавалось распознать, от чего же страдает вампир – тогда они вместе преодолевали появившиеся проблемы, иногда Нихэль отказывался принимать помощь и тепло Селя, но тот никогда не обижался на него и не держал зла. А порой его голова была столь низко опущена, столь сильно была сгорбленна спина под грузом боли, столь печальны были глаза, что он просто не мог бороться со внутренним дьяволом – отчаяньем. В такие моменты обоим оставалось лишь покорно ждать, разделяя этот груз на двоих. Анельм правда любил этого вампира. Поэтому, наверное, очнувшись от собственных мыслей, что роем носились в голове, Сель вернулся к тюкам с сеном и взял кисэру, осторожно «разогрел» табак, коим была набита трубка, от ближайшего очага, что поддерживал температуру в комнате, да и раскурил тонкую трубку, навалившись устало на угол стола, выпуская в воздух тёмные облачка дыма. Мысли, мысли… Чем меньше думаешь, тем меньше болит душа – чем меньше думаешь об окружающих, тем более. Вампир со вздохом отошёл от стола и, зажав черенок Кисэру между пальцев, вышел из мастерской, тут же приметив лёгкий холодный и свежий воздух, что сквозняком пронёсся по дому. Не нужно было обладать большим умом, чтобы связать два факта и узнать, куда же ушёл Э`цель. Улавливая краем уха лёгкий стук деревянных гэта и поражаясь долгожданной тишине, что опустилась на этот приют изувеченных душ, Сель приметил краем глаза распахнутые сёдзи, от которых по ногам пробежал явный холод улицы. В чуть видную щель перед глазами раскидывалось практически абсолютно белое пространство, темнеющее лишь редкими тёмными пятнышками голых деревьев и кустов. Остановившись на мгновенье, чтобы поправить спадающие на кисти рукава хаори и зажав губами мундштук кисэру, вампир почти бесшумно ступил на веранду, закрыв за собой сёдзи.
А после сел рядом с Нихэлем, словно всё было как обычно. Словно не сидел сейчас вампир, согнувшись в спине, словно не он хватался скрюченными пальцами за голову, закрывая лицо. Селю даже показалось на мгновенье, что губы его распахнуты в неслышимом крике, а щёки расчертили слёзы. А может, это просто свежий воздух вскружил голову. Отложив с лёгким стуком в сторону трубку, Ансельм, чуть опустив на серые спокойные глаза веки, вышел вперёд, приседая после лишь оказавшись перед Нихэлем, стоя в снегу. Неудобно, но веранда была не столь высока.
Сохранившие тепло комнаты ладони легли на руки, чуть властно их сжимая, но не неся ущерба. Не доставляя боли, не запугивая, лишь отводя в стороны, чтобы после опустить пальцы на щёки и нажать под скулами мимолётно, приподнимая лицо Э`целя, внимательно скользя по нему спокойным мягким взглядом, словно проверяя, успокаивая неприятно уколотую собственную душу, и лишь после, придвинувшись почти вплотную и подняться с озябших колен, обнимая, крепко сцепляя ладони за плечами, и всё равно нагибаясь ниже, позволяя уткнуться носом в грудь. Нихэль мог толкнуть его, ударить, заставить отойти.
Тихо.
Сель осторожно, почти нежно перебирает чёрные тонкие пряди, на которые редко ложились светлые необычайной красоты снежинки. Вампир гладил осторожно по макушке. Душа Нихэля была неспокойной, как пружина было и тело. Делом Ансельма было расслабить своего творца хоть несильно, чтобы разобраться в дальнейшем уже без вспышек эмоций.
А может, Гоца тут и вовсе не ждали.


Вы здесь » Последний Шанс » Архив Кёху » Почти призрачный дом на камнях.