Вопли победителей – позади и на задворках сознания. «Неужели так просто? Далась?» Он не верил, он затягивал верёвки туже, так, что у пленницы, вероятно, должны были кровоточить запястья. Жалость – глупое чувство для контрабандистки, её удел – могильная гниль или плаха. Даже в тюрьму виконт бы не сажал подобных ей.
   Перепроверив узлы, ещё и ещё раз, Морис дернул женщину вверх.
   - Поднимайся! – повелительно, властно – так должно было быть, но голос дрожал то ли от мороза, то ли от волнения. «Я смог?» Опять вверх, ещё и ещё. – Я не потащу тебя на себе, вставай!
   Лицо ему было ни к чему, разве что Морси разглядел эльфийские уши и удивился, как просто женщина этого народа сдалась. «Может, новенькая?»
   Он не так себе все это представлял. Не фанфары, конечно, не коронация, но что-то более трудное, более весомое. Более важное, достойное его, виконта, гвардейца.
   Позади завывали соратники – то ли от радости, то ли от страха, атис разберёт. О последнем виконт не думал – раз у него все вышло так просто, то и у остальных выйдет. Ребята отборные. Сейчас важнее был сам момент, наполнявший его чем-то большим, чем гордость. Хотелось быть ещё жестче, ударить по лицу, пнуть в живот, показать, где её место, пусть знает. «Не тащить же мне тебя на себе!» – мысль становилась рецидивом.
   Он не успел, но, видит Татес, уже занёс руку за оплеухи.
   Загрохотали коробки, разнося во все стороны острые ошмётки досок. Кажется, кто-то закричал, пронзительно и яростно, будто деревянная игла попала в глаз или в ещё какое место. Сложно было разобрать свой или чужой. Важнее было то, что после кто-то заголосил не по-человечьи, по-звериному, визгливо, фальцетно, будто виена выбралась на поверхность полакомиться свежим мясом.

Всё должно было идти не так! Совсем не так! Арест преступника при тысячах глаз, восторженные вопли, барышни, падающие к ногам, одобрительные кивки начальства и прославляющий шепоток за спиной.
   Злая гримаса исказила лицо виконта, сменившись разочарованием. Мблок! Грязный мблок! Кулаки сжались и напряглись, будто готовясь обрушиться на пока ещё невидимого противника. Он испортил все! Этот выродок нави! Он получит по заслугам!
   Покуда Морис решительным шагом направлялся к источнику шума, перехватив кончар поудобнее и полагая, что повязанная пленница никуда не убежит, последняя всё же начала предпринимать попытки. Это было неожиданно (Морис-то свято верил, что поверженные враги должны ложиться на спину, поджав лапки к животу, и жалобно скулить) и, как ни странно, не замечено.
   К появлению атиса гвардеец был готов. Что там, он сейчас бы пошел на самого Мблока, встань тот на пути. Но, увы и ах, это была только одна из многих шуток местной природы. В других случаях, можно было бы залюбоваться зверем – ушастый, но грациозный, даром что немного облезлый. Хотя Морис, честно признаться, не разбирался в хитросплетениях фауны, да и флоры тоже. И отсутствие зрачка хоть и насторожило, но было списано на треклятых алхимиков.
   «Кошка?!» На несколько секунд виконт застыл неподвижной статуей, не понимая, как сие существо могло наделать столько шума. В конце-концов, заметив, что виновник собирается прыгнуть и, скорее всего, пуститься в бега, Мор подошел поближе и протянул к нему руку.
   - Киска, киска, – обманчиво ласковый шепоток – приманить бы эту кошку и треснуть её хорошенько. «Ты заплатишь! Дорого заплатишь!»

Отредактировано Морис Бенуа (2012-09-04 19:22:00)

Что обыкновенно говорят о боли? Жгучая, нестерпимая. Но почему-то никто до сих пор не задумывался о том, что боль может быть и отрезвляющей, даже полезной.
   Поддавшись первобытному инстинкту, словно пещерный человек, в попытке уберечь лицо, виконт подставил в защитном жесте ладонь и получил весьма глубокие рваные отметины. Происходи он из семейства кошачьих и имея на то возможность – зашипел бы и выгнул спину. «Убью! Мблокова кошка!»
   И действительно убил, прогнав кончар сквозь рёбра, сломившиеся под натиском и обнажившие самое главное – сердце. Атис несколько раз дернулся, пытаясь сопротивляться, и обмяк. Под ним расползлась красная аккуратная лужица.
   Гневно дыша, больше всего сейчас походя на разъярённую Нави, виконт вырвал кончар из бездыханной тушки и резко обернулся. Его волосы, казалось, встали дыбом, на лицо и ворот рубахи попало несколько капель крови. Юнец ощущал себя первобытным, сильным, грозящим. Сознание наливалось ненавистью: не к кошке, не к контрабандистам – вообще ко всему существующему и попадающему в поле зрения. Но легче всего было выместить злость, конечно, на пленнице.
   Не найдя беглянку, Морис перевернул ещё несколько коробок, будто она могла скрываться среди этих побрякушек – части тел заморских зверушек не возбуждали в юном Бенуа ни сострадания, ни жалости.
   Среди ящиков женщины не было – виконт обыскал углы и темные места. Оставался один выход – дверь. Молясь, чтобы преступница не успела уйти далеко, уже несколько успокоенный учиненным погромом, виконт бросился за беглянкой, поудобнее перехватив кончар.
   Она не могла уйти далёко, даже не потому, что проигрывала в физической подготовке. Она была связана, да и снег решал многое. От неё оставались следы, слегка припорошенные белой пудрой, но все же весьма заметные, чтобы не пройти мимо.
   - Стой! Я приказываю! – едва заметив беглянку, запыхающийся и увязающий в снегу, виконт размахивал кончаром, надрывая глотку. – Именем закона! Я приказываю!
   Быстрее, быстрее! Упускать беглянку никак нельзя. Догнав женщину, Мор без раздумий рухнул сверху и, выдохнув, прошептал: «Попалась.»

Отредактировано Морис Бенуа (2012-09-08 11:55:31)

Победа! Сколько ликования обыкновенно бывает у узурпаторов трона, ещё не понявших, какая ответственность и нервотрёпка свалилась на их лихие головы, столько сейчас бушевало и внутри юного Бенуа. Оно захватило всё, это прекрасно чувство, выпроводив из сознания и удивление, и сострадание, которого и так было немного, выпроводив остатки человечности. Единственное желание – насладиться этой иллюзией власти. «От лица короля и верных подданных,» - картина развернувшаяся перед ослеплёнными победой глазами была поистине утопическая – придворные склонились в глубоком поклоне, горожане - на коленях с восторженными лицами, седой советчик зачитывает приказ. – « Объявляю вас, Морис Александр Бенуа, генералом-фельдмаршалом! За проявленное благородство и смелость, находчивость и…» – картинка подернулась белой дымкой, возвращая Бенуа к реальности.
   - А? – совершенно беззлобно отозвался юнец на оскорбление. Глаза его были прикрыты, голос непривычно тих и мягок, а на лице блуждала блаженная улыбка – настоящая, такая редкая, что в пору было забыть, как именно она выглядит. До конца не вернувшийся в реальность, Морис поднялся, слегка покачиваясь, и дернул женщину вверх, подхватив под локоть. Аккуратно дернул, не в пример прошлому разу, буквально поднял, только очень стремительно. – Мы, кажется, не договорили…
   Из склада и улюлюканьем выскочили соратники. Они громко обсуждали произошедшее, толкая пленников впереди себя – повязанных и очень потрепанных. Кассиэль зажимал рукой вспоротую щеку, старался не улыбаться и идти по более-менее утрамбованному снегу, но все равно проваливался и по-звериному шипел. По перемазанному кровью лицу было видно – оборотень доволен, а то, что ранен – так на нем заживает все, как на собаке.
   Морис развернулся, помахал братьям по оружию рукой, сильнее сжимая женщину – все же та была хитра и сильна и, кто знает, может, не до конца сломлена.
   Бенуа повернулся к пленнице и, многообещающе скалясь, прошипел в эльфийское ухо: «Без глупостей, душенька. И останешься жива,» - и, поравнявшись с собратьями, все так же стискивая жертву за плечо, проваливаясь в снегу, направился в родные казематы.
>>>Арестанская.

   Их встретили холодно. Кивнули, будто подобное происходило каждый день, и, открыв решетчатые двери, помогли затолкать туда преступников – каждого в отдельную камеру. Юнцы, перемазанные, ещё не отошедшие от битвы, остались недовольны, принявшись обсуждать.
   - Этот атис выскочил прямо на Касса! Вцепился в лицо и давай когтями полосовать! Еле сняли!
   - Я его снял! Собственноручно! Вот, смотри! Мне тоже досталось!
   Морис отделился от них, как только опустела кружка с горячим настоем и способность здраво соображать вернулась. Не терпелось приступить к допросу – раньше подобное приходилось только наблюдать со  стороны, теперь же гвардейцам разрешалось поиграть.
   Накинув на плечи тёплый плащ, кивнув своим, под одобрительные окрики Бенуа спустился к камерам и стоял несколько минут, рассматривая пленницу. Развязать ей руки никто не удосужился, как и постелить на холодные камни хоть что-нибудь, поэтому, вполне возможно, она не переживет эту зиму. Простолюдины так хрупки.
   - Твоё имя, – не требовалось ничего записывать, в голове накрепко отпечатывалось каждая мелочь таких значимых событий – первый бой, первая облава, первый арест. И вот теперь допрос. Не пошевелив и мускулом, не отводя змеиных глаз, все такой же прямой и внешне спокойный, он повторил, не повышая голоса, с паузами между слов. – Твоё. Имя.

Он слышал, что на допросах врут – иначе не было бы калёного железа и кровавой дыбы, не было бы, в конце концов, инквизиции. Слышал, знал, но поверил. Потому что ей не зачем было лгать. Такая милая девушка, со столько прекрасным нежным взглядом не может обманывать. Она стала жертвой обстоятельств, её предали или подставил, а может и просто не посчастливилось оказаться не в том месте не в то время.
Взгляд Бенуа поменялся, стал менее резким, даже расслабленным. Виконт получал удовольствие от того, что просто смотрит, просто дышит рядом с этой дочерью Древа. Желтые глаза, обрамленные светлыми ресницами, негромкий голос, натренированные руки и совершенно не женственные плечи побуждали в виконте что-то…
   «Стоп,» - мысленный приказ себе, в котором было столько отчаянья, сколько испытал юнец за всю жизнь. Он ощущал нечто новое, нечто инородное, неприятное и с другой стороны – теплое и даже нежное. «Нежное?» Нет, это чувство определённо было в новинку.
   Морис опустил голову, отводя взгляд, упираясь им в пол, в холодное мокрые камни. «Мелкие трещины… мелкие трещины на сером полу. Маленькие капли. Наверное протекает крыша. Ведь на улице снег. Нежный, как её взгляд… НЕЖНЫЙ?!» Бенуа тряхнул головой, будто пытаясь прогнать мысли, которые вовсе и не собирались уходить, накрепко пришитые приворотом. Он дрожал, руки все с большим трудом слушались его, желая освободить, защитить, сберечь. «Это сделал я? Это я посадил её сюда?» – руки, обыкновенные, родные руки дрожали, отражаясь в глазах виконта, через мгновение снова переключившегося на девушку. «Она преступница. А ты – подданный своего короля. И ты знаешь закон.»
   Выдержав до неприличия огромную паузу, так что уже можно было и позабыть, о предмете разговора, Морис, дрожа от раздирающего его нового чувства и борясь с непослушными руками, едва ли не со слезами тихо ответил: «Я не могу.»
   Молчание и звонкий редкий плеск воды. Крыша протекает, зато на улице пушистый снег укрывает город, готовя ко сну. Нежно, будто любовник.

Отредактировано Морис Бенуа (2012-09-14 00:43:33)

Нет, он не мог сопротивляться. То ли заставшему его врасплох чувству, то ли стыду, залившему разум, то ли ослабленный противоречием. «Ты - подданный короля. Будущее страны. Ты знаешь закон. Она преступила его.» Но руки непроизвольно тянулись к ключам от камеры, дрожа и железно брякая отмычками, глаза судорожно глотали образ – её лицо, чтобы запомнить, намертво запечатлеть в памяти, её голос, сейчас он был важнее слов. Просто голос девушки, на которую виконт раньше и не посмотрел бы, но не теперь.
   Губы безустанно шептали: «Падма… Падма…»
   Дрожащий ключ зашел в скважину и беззвучно повернулся. «Ей нельзя сидеть здесь. Она умрёт. Умрёт как портовая девка.» Виконт, всё так же ловя каждое движение контрабандистки едва ли не с открытым ртом, отодвинул решетчатую дверь и зашел вовнутрь.
     О, наивный юнец! Как он легко попался!
   Кадык нервно ходил вверх-вниз, дрожащие руки освобождали пленницу от оков. Окровавленные запястья побуждали в Морисе что-то щемящее, будто все кошки Дагора разом решили поскрести на душе юного гвадейца.
   Каждое движение в замедленной съемке: закрылись глаза, она стала оседать на пол. Казалось, что сердце билось только каждый второй положенный раз или каждый третий.
   Он не успел подхватить её. Жалкий, ничтожный, он подбежал к бандитке и поднял её пола, держа на руках, как великое сокровище, осторожно убирая с лица волосы и поддерживая голову.
   Кое-как прошмыгнув через соратников, меряя молитвой каждый шаг, виконт пробрался в одну из комнат для сотрудников и положил девушку на жесткий диван. Его захватило отчаяние: что же он сделал со своей любимой, как мог обидеть её?! «Любимой?..»
   Осторожно положив голову бандитки на подлокотник, юнец сел рядом, обхватив голову и, уставившись в пол, корил себя за трусость: почему не сказал друзьям? Чего боялся? «Ведь говорят, любовь настигает всех. Значит, они должны понять…» Кровавые  запястья только подстёгивали чувства, заставляя всё сильнее и сильнее унижать самого себя.
   Время шло и пора было бы уже подумать о вызове доктора. Но грудь, восхитительная, манящая, едва заметно вздымалась – контрабандистка была жива и можно было повременить.

Отредактировано Морис Бенуа (2012-09-21 11:51:32)

Говорят, любовь соединяет двоих незримой нитью, давая им в дар слияние чувств: говорят, если один будет умирать, другой узнает немедленно и тоже рискует погибнуть. Вероятно, нам врут с самого рождения.
   Виконт не сразу почувствовал, что Падма очнулась. Он сидел, захватив волосы на затылке, и старался сдержать слёзы. Как он мог так поступить! Что ему делать? Как с этим жить? Непонятные чувства терзали его.
   Чьё-то пламенное дыхание обожгло даже сквозь камзол, чьи-то нежные пальцы пригладили волосы. Родной голос ворвался в сознание, чтобы освободить его от плена уничижения.
   Он смотрел на неё собакой, готовой подчиниться первому приказу или умереть. Он желал её, желал во всех вообразимых смыслах. Прикосновение к щеке показалось столь интимным, сколь редко бывает таковым опошленный поцелуй в губы. Её губы… пусть и в кривой улыбке (это от усталости!), но такие желанные. О, как он желал прикоснуться, прильнуть, вкусить! Нет, Морис ещё никогда не испытывал желания подобной силы!
   А когда она наклонилась ближе, словно уловив его желание (как самая настоящая взаимно влюбленная), виконт не сумел сдержаться. Её горячее дыхание, возбуждающая близость и – прикосновение в щеке, после ниже - к шее, другой рукой придержать за талию – классика жанра, действующая всех без исключения портовых девок, но бережности и нежности стократ больше – вероятно это была вся нежность, на которую способен самовлюбленный юнец, познавший красоту не только своего лица. Мягкое касание губ и оставленные щелки глаз – чтобы наблюдать. Он боялся, Татес, как он боялся сделать ей больно, неприятно, как боялся, что она накричит на него, посмотрит с укором. Как он хотел, чтобы она улыбалась, любила его!
   Ближе и ближе притягивая бандитку к себе и медленно и безмерно нежно целуя, Морис вдруг ощутил себя таким беззащитным, таким маленьким и ничтожным, что раздавить его сейчас не представляло никакой проблемы. Лишь бы Падма была…

Наверно, он должен был радоваться: тому, что она рядом, тому, что она не отталкивает, даже отвечает. Но в его душу закрались сомнения: правда ли это или просто грёзы в летнюю ночь? Может, это всё унесётся с первым лучом солнца, может, это будет «долго и счастливо» - в чем виконт сейчас, конечно, не сомневался.
    А они сидела рядом: такая миниатюрная, неумытая, такая божественная и совершенная, что хотелось не просто обладать ночь или две, а быть с ней, приносить завтраки по утрам и дарить дурнопахнущие мази, от которых барышни обыкновенно приходят в восторг. Это была слабость, несомненно, очень большая слабость, непозволительная перспективному военному, карьеристу, имеющую твёрдую цель.
   Он оторвался от её губ медленно, как юнец, долго не открывал глаз и слушал дыхания, ловил запахи. Он всё для себя решил, хоть и боялся признаться даже себе. Ситуация, поставившая на кон так тщательно спланированное будущее, всё больше и больше пугала юнца. Страх парализовал его так, что невозможно было даже объясниться перед прекрасной леди.
   Поджав губы и опустив взгляд, виконт коротко кивнул и поднялся с жесткого дивана. Губы его ещё помнили, руки чувствовали тёплоту, но…
   Не оборачиваясь, он открыл дверь и вышел – лестница на первый этаж была одна, и заблудиться было довольно сложно. Она выходила прямо к задней двери через маленький коридор и к комнате, где не так давно собирались юнцы. Судя по всему, пирушка уже закончилась – ни криков, ни другого рода шума – и соратники, наверняка, разошлись по камерам – допрашивать.
   Спустившись на первый этаж, Морис прошел в комнатку и обнаружил там забинтованного Кассиэля, задремавшего в кресле спиной к выходу с рюмкой какой-то гадости, и, сев напротив него, лицом к дверному проёму, тихо стал переговариваться о том и об этом. Глаза его яростно всматривались в глубину маленького коридора, страшась, но все же невероятно желая увидеть хотя бы тень нескладной и несколько мальчишеской фигурки. В последний раз.